Час Черной звезды - Малинин Евгений Николаевич

Вдоль всей противоположной стены тянулся высокий верстак, заставленный непонятными устройствами, а также различной керамической, металлической и деревянной посудой. Справа, рядом с верстаком, во всю стену тянулся стеллаж, на полках которого были расставлены одинаковые прямоугольные керамические банки, на каждой из них белела надпись, выведенная неизвестным Вотше шрифтом. Слева была устроена стойка, на которой размещались различные кованые инструменты, от огромных, двуручных, до крошечных, не более мизинца.

Впрочем, этот довольно большой зал Вотша окинул одним быстрым взглядом, его глаза сразу приковал высокий, длинный стол, установленный посредине. Стол этот был очень похож на тот, который использовал изгой для допроса самого Вотши, может быть, даже это был тот самый стол с каменной столешницей. Но сейчас на нем лежал другой изверг – молодой, худой, длинноногий парень, чем-то смахивающий на самого Вотшу. Вглядевшись в него, Вотша вдруг похолодел, он понял, что изверг… не дышит!

Харт между тем быстрым шагом обошел стол и направился к стеллажу, приговаривая на ходу:

– Смотри, смотри, какая у меня лаборатория!

Сняв со стеллажа четыре банки, он откинул крышки и принялся костяной ложечкой доставать из них разноцветные порошки. Наполнив до половины четыре небольшие фарфоровые чашечки, он закрыл банки и вернул их на место, а затем расставил чашки по углам стола. Затем схватил со стола какие-то мелко исписанные листы и начал в них что-то выискивать. В этот момент Вотша немного пришел в себя и, запинаясь, проговорил:

– Так… он же… мертвый!..

– Мертвый, мертвый! – согласно буркнул Темный Харт, не отрывая глаз от рукописи. – И уже давно мертвый. Это один из первых, попробовавших мой эликсир. Я хотел его… э-э-э… усыпить, да все руки не доходили, а вот, поди ж ты, пригодился!

– Но… он же мертвый! – теперь уже вполне осознанно воскликнул Вотша. – Как же ты его собираешься выдать за…

Он не договорил, словно что-то помешало ему произнести последнее слово в этой фразе.

Но Харт вдруг оторвался от рукописи, покосился на лежащий труп и тряхнул головой:

– Нет, он живой!

Вотша снова растерялся. Тело, лежащее перед ним, мало того что не дышало, его к тому же заливала мертвенная бледность, а в некоторых местах просвечивали трупные пятна! Однако Харт, словно заметив растерянный взгляд юноши, обшаривающий покойника, пояснил:

– Синяки… Это он о стол ударился, когда ложился на него!

– Так он сам сюда… лег?! – пролепетал вконец изумленный Вотша.

– Конечно! – пожал плечами изгой. – Не думаешь ли ты, что это я его сюда взгромоздил?!

Тут он швырнул разлетевшиеся листочки на верстак, подошел к столу, встал в головах лежащего тела и скомандовал:

– Значит, так, как только из плошек… вот из этих, – он указал на фарфоровые чашки, стоящие по углам, – пойдет дым, ты начнешь читать стихи!

– Какие стихи? – не понял Вотша.

– Такие, какие должен уметь слагать Ёкуль из Норникса! – пояснил Харт несколько раздраженным тоном. – Понял?!

– Д-да… – не слишком уверенно ответил Вотша.

– И будешь читать до тех пор, пока дым не перестанет идти! Понял?!

– Да, – более уверенно кивнул Вотша.

– Тогда начнем! – провозгласил Харт и, бросив руки вверх, заговорил визгливым, пристанывающим голосом. Слова этой речи были Вотше совершенно непонятны, но их ритм, мелодика, рваный тембр как-то странно завораживали, притягивали к себе, уводили от окружающего мира. Вотша едва не пропустил момент, когда над всеми четырьмя плошками появились слабые, едва заметные разноцветные дымки. И только он подумал, как же он будет перекрикивать визги Харта, тот смолк и, тяжело опершись о край стола, глянул из-под надвинутого капюшона в лицо Вотше. Этот взгляд обжег изверга, и он, вдруг подобравшись, начал декламировать:

Приплыл я, полнРаспева волнО перси скал,И песнь пригнал.Сник лед и снег.Дар Трора влекВесной мой стругЧрез синий луг.Был, как прибой,Булатный бой,И с круч мечейЖурчал ручей.Гремел кругомКровавый гром,Но твой шеломШел напролом…[1]

Цветные дымки над чашками тянулись вверх, густели, курчавились плотными сгустками, но, поднявшись над столом на высоту полуметра, теряли силу, расплывались во все стороны плотными облачками. Через некоторое время эти разноцветные облачка слились, и в этот момент глаза лежавшего перед Вотшей трупа… открылись!

На секунду он сбился, эти пустые, широко раскрытые серые глаза, вдруг упершиеся в Вотшино лицо, словно бы потянули его к себе, и Вотша забыл все – так ему захотелось заглянуть в их глубину, отыскать в них хотя бы намек на мысль. Но в то же мгновение от изголовья трупа донеслось резкое, злобное шипение, и Вотша, стряхнув с себя это наваждение, продолжил свою песнь…

Он читал еще долго, очень долго, закончив одно сказание, тут же переходил к другому, и лишь крохотная пауза отделяла одну драпу от другой. Сбился он всего однажды, вдруг испугавшись, что в его памяти не хватит стихов северного склада. Но тут он заметил, что дымы из плошек перестали рваться вверх, а плотное разноцветное облако, висевшее над трупом, начало редеть.

А спустя еще несколько минут Вотша услышал голос Харта:

– Все… Довольно.

Он замолчал и только сейчас понял, насколько горло его устало и воспалено, да и сам он едва стоял на ногах. Перед глазами у него все плыло, но, когда он тряхнул головой и несколько раз глубоко вздохнул, в голове немного прояснело.

– Ну, что ж, – глуховато проговорил изгой, – посмотрим, что у нас получилось.

Он убрал со стола, на котором лежало бездыханное тело, плошки, картинно протянул над трупом руки и воскликнул:

– Встань!!!

С минуту ничего не происходило, а затем тело пошевелилось, замерло, снова пошевелилось и, чуть развернувшись и облокотившись на столешницу, начало медленно приподниматься!

Вотша почувствовал, что у него на голове зашевелились волосы… А труп между тем сел на столе, немного посидел и медленно спустился на пол. Несколько секунд он держался за столешницу, а потом выпрямился и, поведя головой по сторонам, уставился невидящими, редко моргающими глазами на Харта, руки которого все еще были подняты.

– Слушаю, хозяин, – негромко, но удивительно приятным баритоном проговорил мертвец.

Вотша медленно попятился от стола, а вот Темный Харт, наоборот, шагнул ближе и проговорил, медленно и четко выговаривая слова:

– Говорят, ты Ёкуль из Норникса, сказитель… Может быть, порадуешь нас песней?..

Несколько секунд труп молча смотрел на Харта, а затем все тем же ровным голосом ответил:

– С удовольствием, хозяин.

Он помолчал еще несколько секунд и принялся размеренно, как метроном, читать то, что несколько минут назад продекламировал Вотша! И вроде бы произносились те же слова, только звучали они, словно эхо живого звука, не было в них жизни, огня, боли! Даже рифмы казались лишь намеченными, а ритм, размер пропадали вовсе!

Прослушав это бормотание пару минут, Харт коротко оборвал мертвеца: – Хватит! – А затем обратился к Вотше. – Ну, как?..

– Это не стихи! – отрезал Вотша, и неожиданно для него Харт согласился:

– Да, это не стихи… Но этого хватит, чтобы заморочить голову твоим… волкам?!

Вотша немного подумал, а затем не слишком уверенно ответил:

– Скал, возможно, и поверит, а Вогнар сразу поймет, что это не сказитель.

И вдруг Темный Харт, скептически хмыкнув, спросил:

– А много ли людей и извергов слышали этого самого Ёкуля? Много ли есть свидетелей его… творчества?!