Портрет с девятью неизвестными - Алексей Небоходов

самых костей, будто она вытягивала из него последние остатки тепла, оставляя за собой лишь пустоту. Его руки дёрнулись в последней попытке вырваться, но силы полностью покинули его. Он чувствовал, как реальность ускользает, превращаясь в густую, липкую тьму.

Всё вокруг него начинало темнеть. Парк, который казался таким ярким и живым, исчезал, затопляемый волнами тьмы. Звуки растворялись, превращаясь в гулкое молчание, которое давило на уши, словно внутри его головы звучала неслышная мелодия разрушения. Он больше не видел ничего, кроме этих двух глаз, которые стали последним, что оставалось в его угасающем сознании.

Эмиль лежал на кровати, где его тело застыло в неестественном изгибе. Каждая мышца была напряжена, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Его лицо, искажённое гримасой неподдельного ужаса, казалось, отражало нечто, чего он не мог выразить словами. Глаза были закрыты, но веки дёргались, словно пытаясь разорваться, чтобы увидеть источник кошмара, который захватил его сознание.

Его губы были слегка приоткрыты, но из них вырывались лишь едва слышные хрипы, похожие на попытки вдохнуть последний раз. Каждый звук, который он издавал, был словно эхом невидимой борьбы, происходящей где-то глубоко внутри.

Его руки, поднятые вверх, плотно обхватывали собственное горло, а пальцы, словно обезумевшие, сжимались всё сильнее. Кожа на шее покрывалась глубокими красными следами, оставленными его ногтями, которые, казалось, вот-вот прорвут плоть. Это движение было одновременно отчаянным и пугающим, как если бы он пытался вытащить что-то невидимое, что душило его изнутри.

Его грудь резко вздымалась и опускалась, но каждый вдох был коротким, рваным и болезненным. Звук его дыхания напоминал хрип умирающего, а каждое движение казалось агонией. Лёгкие, словно сдавленные невидимым грузом, пытались освободиться, но всё тщетно. Его тело боролось, но с каждым мгновением становилось очевидно, что эта борьба неравная.

Комната, в которой происходило это действо, выглядела мрачной и пугающей. Тусклый свет лампы бросал длинные, искажённые тени на стены. Эти тени, казалось, ожили. Они двигались, словно наблюдали за мучениями Эмиля, глумливо скользя по потолку и стенам. Они напоминали фигуры, изломанные и странные, которые, казалось, питались его агонией.

Холод наполнил комнату, пропитав каждый её угол. Воздух, который прежде был тяжёлым, теперь стал словно застывшим, неподвижным, как в подвале, где давно не бывает света. Тишина была пронзительной, но она не приносила облегчения. Это была тишина ожидания, тишина, в которой слышались только хрипы Эмиля, его последние, отчаянные попытки вдохнуть.

Его ноги дрожали, колени непроизвольно подгибались, будто тело пыталось найти опору там, где её не существовало. Руки, всё ещё обхватывающие шею, сжимались так, что суставы белели, а пальцы, казалось, теряли свою форму. Лицо Эмиля, покрытое потом, выглядело так, будто он пытался вырваться из собственного тела.

Его бледная кожа отражала свет лампы, делая его образ ещё более жутким. Тени, отбрасываемые его телом, будто вырывались из стен, накладывались друг на друга, создавая видение чего-то зловещего, чего-то, что никто не смог бы описать.

Всё в комнате замерло. Но этот покой был обманчивым. Он был пронизан ужасом, который нельзя увидеть или услышать, но который ощущался на коже, как электрический разряд. Казалось, что само время остановилось, наблюдая за тем, как душа Эмиля борется со своей невидимой тенью.

Никто не видел, как его тело выгибается в последнем усилии. Никто не слышал, как слабые хрипы постепенно затихают, растворяясь в этой неестественной тишине. Комната была пустой, её стены молчали, а тени оставались верными свидетелями происходящего, зловеще застыв в своём странном танце.

Эмиль открыл глаза, и на мгновение всё вокруг словно утратило связь с реальностью. Его взгляд остановился на фигуре, которая склонилась над ним. Это была Луиза, но не та, которую он помнил. Её лицо было неестественно бледным, будто вырезанным из воска, а глаза сияли зловещим светом, полным осуждения и гнева. Её губы остались неподвижными, но голос раздался чётко, как будто он исходил не из её рта, а из самого пространства.

– Ты должен был помочь, – произнёс голос, наполненный ледяным упрёком.

Эмиль хотел ответить, но не смог. Его горло сдавливали невидимые силы, и он чувствовал, как каждая попытка вдохнуть превращается в агонию. Его руки продолжали крепко сжимать собственное горло, но теперь казалось, что это не он управляет ими. Пальцы, будто чужие, оставляли глубокие следы, впиваясь в кожу всё сильнее.

Он пытался отвести взгляд, но глаза Луизы удерживали его. Они горели, словно два угля, наполненные бессмертной яростью. В этих глазах не было ничего человеческого, только нескончаемый упрёк, который проникал глубже, чем боль в его теле. Он видел в них всю тяжесть своей вины, всю беспомощность, от которой он пытался бежать, и всё, чего он боялся.

Его ноги судорожно дёрнулись, тело изогнулось в последней, отчаянной попытке освободиться. Ему казалось, что его душу вытягивают из тела, погружая её в бесконечную пустоту. Каждый нерв горел, каждый вдох становился всё более болезненным. Его разум кричал о спасении, но голос Луизы заглушал всё.

– Ты оставил меня, – продолжал звучать голос, становясь громче и резче. – Ты знал, но ничего не сделал.

Её лицо стало ещё ближе, её светящиеся глаза заполнили весь его мир. Он чувствовал, как остатки его сил покидают его тело. Тьма, уже окружавшая его, теперь проникала внутрь, заполняя каждый уголок его сознания. Ещё одно судорожное движение ног, ещё один хрип – и всё прекратилось.

Эмиль застыл. Его тело обмякло, но руки всё ещё оставались на горле, словно замёрзшие в последнем движении. Глаза, открытые и застывшие, выражали ужас, который нельзя было описать словами. Лицо Луизы исчезло, но её присутствие осталось в комнате, тяжёлое, зловещее, как холодный ветер, который больше никто не почувствовал.

Теперь всё было тихо. Тишина, наполненная гнетущим ощущением, казалась громче любых звуков. Лишь тусклый свет лампы падал на застывшее лицо Эмиля, подчёркивая искажение его черт, как будто его душа всё ещё пыталась вырваться из той бездны, в которую её втянули…

Утро в «Ля Вертиж» было пропитано тяжестью, которая ощущалась с первых мгновений. Снаружи метель бушевала так яростно, что казалось, будто само время замерло внутри отеля. Гости, собравшиеся в гостиной, пытались не смотреть друг на друга, но молчание стало настолько ощутимым, что каждый звук – будь то скрип стула или звон чашки – казался слишком громким.

Пьер, стоявший у камина, глядел в огонь, словно пытаясь найти в его пляшущих языках ответ. Его взгляд стал острым, лишь