Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова

много интересного. Овраги — место, самой природой предназначенное для того, чтобы хранить и отыскивать клады, устраивать засады или просто пикники. Особенно в жаркий полдень, когда наверху жара и тонко звенит напряженный воздух. Тогда приятно спуститься в тень развесистых старых ив, которые наверняка помнили ручеек еще неширокой, но вполне приличной речкой. Здесь пряно пахнет живой водой, сыростью и даже немного рыбой. На террасе рядами, словно кто-то нарочно их посадил, стоят дубы, а вокруг них раскинулись заросли сирени, в которой, если хорошенько поискать, можно найти малину и ежевику. Около озерца высится древний полуразрушенный мост, по которому ходим только мы, дети, да и то осторожно, и скорее не ходим, а лазаем, потому что там даже пешком пройти трудно — настолько он развалился. Но там раскинулись заросли орешника, и в конце лета можно рискнуть и пробраться по шатающимся, трещащим под тобой бревнам на тот берег. За мостом дорога. Она ведет в поля, но сперва сворачивает к крошечной березовой рощице, настоящему лоскутку березового ситца, кладезю вдохновения для нового Сергея Есенина. Рядом с рощицей в овражке извивается еще один ручеек — он берет начало из водохранилища подле телятника, а заканчивается в болоте. Там есть небольшой бочажок с темной илистой водой. В нем кишмя кишат лягушки, пиявки и прочая водяная мелочь, а над водой звенят стрекозы. Иногда, если очень повезет и выберешься из дома на рассвете, задолго до завтрака, можно застать там рыбака. Никто не знает, водится ли в бочажке рыба, но люди часто сидели там с удочками.

Я не была рыбаком — мне не хватает терпения часами сидеть совершенно неподвижно и глазеть в одну точку, даже если в награду я получу рыбу. Я бегала в луга и к оврагам потому, что у меня там были свои секреты. Я одна знала, что в водохранилище возле телятника действительно есть рыба, — надо только немного подождать на мелководье, и скоро увидишь мелькающие тоненькие темные тельца. Именно я открыла в обрывистом береге над ним лисью нору. Правда, саму хозяйку видеть не доводилось, но это-то понятно — нора явно была заброшена. Я ловила в бочажинах головастиков и личинок стрекоз, наблюдала, как трапезничает лягушка, наткнувшаяся на пиявку, притаскивала в банках водяные растения и выпускала их в бочку в огороде. Иногда приносила даже грибы, найденные в рощице. Там можно было пробродить весь день, питаясь исключительно малиной, орехами и щавелем (конечно, смотря, в каком месяце вы отправитесь туда), и все равно не осмотреть всего. Однажды я полчаса просидела на дубе, размышляя только об одном — попробовать спрыгнуть или лучше слезть.

В один из погожих дней я привычным уже маршрутом направилась в луга. Пройдя стройкой, спустилась в овраг. Склоны его были до того круты, что идти вниз оказывалось делом столь же трудным, как и лезть вверх. Только в первом случае приходилось следить, чтобы не споткнуться и не скатиться вниз кубарем, подминая крапиву и рискуя сломать себе шею, а во втором случае приходилось вставать чуть ли не на четвереньки и ползти на поверхность, помогая себе руками. Если вы идете налегке, особой проблемы нет, но коль захватили сумку, то подъем превращался в сложное мероприятие, требующее кое-каких навыков, доставшихся нам от предков-обезьян.

Итак, я лезла вверх. Накануне прошел дождь, земля была чуть влажной, и ноги то и дело скользили. Я смотрела больше под ноги и лишь изредка бросала взгляды вверх — долго ли еще подниматься. До верха оставалось всего ничего, но когда я в очередной раз вскинула голову, сердце мое ухнуло и ушло в пятки — на меня с расстояния в полметра смотрел огромный черный зверь.

«Волк!» — было первой моей мыслью. Мне ни разу не приходилось видеть живого волка с близкого расстояния, но я знала, что только у них такая большая лобастая голова, чуть закругленные на кончиках относительно небольшие уши и пристальный холодный взгляд. Другое дело, что летом, белым днем, так близко от человечьего жилья может прогуливаться только сумасшедший волк, но вдруг? Может, на мою долю выпала встреча как раз с таким зверем-самоубийцей?

Не знаю, что помогло мне удержаться на склоне и не скатиться обратно в ручей. Я просто села на землю, а зверь постоял немного, словно оценивая меня, а потом чуть отступил назад и в сторону: «Ну, лезь! Чего встала?»

И по этому движению я его узнала. Пират! Тот самый ужасный сторожевой пес, которого все побаивались и который в свободное время бродил где-то по своим таинственным делам. Он остановился наверху, закрывая мне путь к отступлению.

Но после того как я его узнала, страх уже прошел, и я от облегчения даже возмутилась:

— Пират! Ну, и напугал ты меня! Сойди с дороги, дай мне пройти!

Неизвестно, что больше подействовало, но он чуть отодвинулся вбок, давая мне подняться.

«И стоило шум поднимать! — сказал его взгляд, когда я выбралась из оврага. — Ведь стоишь же и ничего не случилось».

— Умница, Пират! Хороший пес! — Я осмелела до того, что погладила его по загривку. Он вытерпел это, понимая, что я понервничала и нуждаюсь в успокоении, и, вильнув хвостом, стал спускаться к ручью. Ступая по мосткам, пересек его и направился в поселок. Я смотрела ему вслед.

Теперь я могла, по крайней мере, сказать, куда ходит Пират, когда его отпускают. Но чем так привлекали его луга, узнать мне так и не удалось.

Когда-то, до революции, в тех местах стоял барский дом. Лет двадцать пять — тридцать назад там еще можно было найти, если особенно повезет, какие-то свидетельства этому. Но дом был разрушен, а потом срыт до фундамента, и сегодня лишь рассказы старожилов могут пролить какой-то свет на прошлое.

Однако, если деяния рук человеческих исчезли в течение нескольких лет от тех же самых рук, то плоды труда природы еще долгое время сохранялись почти неизменными.

Вдоль дороги, ведущей мимо запруженной речки в луга, таких следов попадалось более чем достаточно. Здесь все напоминало сказку: «Направо пойдешь — … налево пойдешь — … прямо пойдешь — …»

Направо был старый запущенный яблоневый сад. Я обнаружила ровные ряды одичавших яблонь, которые каждый год зацветали и потом растили никому не нужные урожаи маленьких кисловатых дичков. Между стволами буйно разрослись трава и бурьян, некоторые деревья засохли, другие были повреждены снегопадами и ветрами. Третьи умирали на корню. На смену этим старикам приходила буйная поросль — совсем уже дикая, не поддающаяся уходу.

Во время своих походов по