Лекарство от скуки (СИ) - Флёри Юлия

Звонок в дверь застал врасплох. Гостей я не ждала. Замерла на какое-то время, прислушиваясь к глухим звукам за железной дверью, губы кусала, мучаясь в сомнениях, стоит ли открывать. Снова на своё отражение в зеркале посмотрела. Растрёпанной какой-то себе показалась. Растрёпанной и от этого будто настоящей! Не было этого налёта «идеальности», который душил индивидуальность. Теперь понимала Татарина, когда он меня в душ не отпускал, когда из кровати не разрешал выбираться, и смотрел, смотрел… с улыбкой идиота. «Татарин!» — мелькнула мысль и только оттого я к двери метнулась и, не глядя в глазок, замки отпирать принялась. Дверь распахнула и на Громова уставилась.

Как ударной волной меня у двери шибануло, и я опомнилась. В теле появилась давно знакомая, обременяющая тяжесть, подавляющая любые эмоции расчётливость. И закончить всё захотелось. Сейчас! Мгновенно! Я от двери отступила, Громова в квартиру впуская. Взгляд его на себе чувствовала. Сальный, похотливый. От этого взгляда хотелось отделаться, спастись, но желание доиграть партию до конца преобладало и с каждой секундой становилось лишь сильнее. В голову ударила усталость, обречённость. Я задыхалась рядом с ним! Я умирала, понимая, что не протянет руку помощи, что только больше в грязь втопчет!

— Ты зачем пришёл? Я тебя не ждала… — Выдала вместо приветствия. Громов глянул на меня с интересом, неодобрительно покачал головой.

— Проведать пришёл. — Сказал так, будто предположил, и сам же эту версию смаковать принялся. — Как ответственный руководитель. — Добавил и усмехнулся.

— Ну… разве что так… — Неопределённо отозвалась я и в комнату прошла, как только Громов с обувью разобрался. — Ты извини, я не ждала никого. — На него оглянулась, а Миша, прицениваясь к обстановке вокруг, хмыкнул:

— В квартире беспорядок и в холодильнике пусто?

Я категорично качнула головой.

— Настроение не подходящее. Хочется грубить, дерзить, противопоставлять. — Пояснила, язвительно улыбнувшись, руки на груди скрестила, не оставляя от былой любезности и напоминания. Громов подбородок задрал, к этому факту приноравливаясь.

— Не спросишь, что на работе творится? — Закинул пробную тему. — Давно тебя не было…

— Ты же знаешь, что я в курсе. К тому же мне не обязательно торчать в офисе, чтобы процесс контролировать. А если честно… спасать активы компании нелёгкий труд. Никак в себя не приду. — Напомнила о недавнем подвиге.

Громов понимающе кивнул, голову склонил, претензию мою будто бы принимая, глянул исподлобья.

— Ты так и не рассказала, что произошло.

— Значит, ты не спрашивал. — Развела я руками, усмехаясь собственным выводам.

— Я звонил…

— Но ведь не пришёл, нет?

— Наташа, не начинай опять! — Болезненно поморщившись, Громов на пятках качнулся, в уголках глаз надавил, время выигрывая. — Давай… — Мученически выдохнул, ко мне приблизился, но остановился, когда всего полшага оставалось, чтобы вплотную стать. — Давай о чём-нибудь другом поговорим.

Он смотрел пристально, считая, что его взгляд может загипнотизировать, он дышал неровно, внушая, что тоже волнуется. Руку протянул, желая коснуться, но дверной звонок прозвенел снова, и от прикосновения я ушла, правда, срываться с места не стала. А звонок всё звенел и звенел. Громко, напряжённо, безотрывно. Звенел так, что в голове эхом отдаваться начал, как вдруг стих. Оборвался. Громов удовлетворённо улыбнулся и подался вперёд, но в глухой тишине квартиры, когда только два дыхания её нарушают, яркой вспышкой прозвучал звук отпираемых замков. Он щёлкнул раз, другой, с тугим скрипом дверь отворилась. Громов с интересом и удивлением на дверь смотрел, а я млела в предвкушении, зная, что вот теперь точно Татарин вернулся.

Две недели молчал, а сейчас появился, заставляя понять, что не забыл, что был рядом, контролируя и присматривая. Заставляя понять, что скучала, что маялась без него, что этого появления с замиранием сердца ждала. И у меня чувство такое, что впервые за последний месяц вдохнула свободно, впервые солнечный свет увидела, и, готовая, точно роза раскрыться, этому солнцу подставляясь, я улыбнулась.

Он вошёл, капюшон толстовки с головы движением ладони смахнул, наступая на задники, освободил ноги от мокрых кроссовок. Из прихожей шагнул и, на нас с Громовым глядя, присвистнул.

— О-па!

Татарин удивление выдал, но удивлён не был точно. Я это знала, а вот Громов замер, пытаясь в ситуации сориентироваться. Так и стоял вполоборота, шею назад выворачивая, забывая придержать нижнюю челюсть. Татарин меж тем не терялся. В кухонную зону прошёл, дверцу распахнутого холодильника придержал, вытащил оттуда бутылку кефира и, от жажды спасаясь, глоток сделал. Тут же скривился, выплюнул его, закашлялся. Содержимое бутылки спустил в мойку.

— Наташ, кефир сдох! — Сообщил будничным тоном, оглядывая холодильник на предмет ещё чего съестного. — А что за тишина? — На нас с улыбкой глянул, стакан проточной водой наполняя. — Я помешал, что ли? — Скривился, непонимание изображая, а потом своим же мыслям не веря, улыбку придержал. — Неужто в любви объяснялись? — Хмыкнул, неодобрительно головой покачивая, а потом будто насторожился, к эмоциям на лицах пригляделся. — Ненавижу дождь. — Зло пробубнил и промокшую насквозь толстовку через голову снял, бросив на барную стойку.

По квартире пошёл, на ходу майку стягивая. Швырнул её на диван, что за моей спиной был.

— Я в душ. — Добавил, на Громова косясь. Тот скрипнул зубами и оскалился.

— Поздороваться не хочешь, парнишка?

— А по-моему, это ты, Михаил Андреевич, явился без приглашения. — Заметил и с издёвкой подмигнул.

Хлопнула дверь ванной комнаты и Миша будто отмер. Или просто от шока отошёл. Рот открыл, но высказаться я не позволила.

— Кофе? — Предложила, пока его мысль не сформировалась и, ответа не дожидаясь, в кухню направилась.

Громов понимающе хмыкнул и, губы скривив, согласно кивнул, не лишая этот жест трагизма.

— Ну… раз уж кефир действительно сдох… — Пакостно хохотнул, скорее, на себя за несдержанность злясь, нежели на меня за подобный фокус.

Кофемашина зашумела, можно было смело её оставить и к разговору с Громовым вернуться, но я предпочла насладиться ощущениями, что внутри меня яркими красками вспыхивали. Ощущения волшебства, предвкушения, такого знакомого томления, что заставляет расслабиться и плыть по течению, довольно щурясь скользящему далеко в небе солнцу. А ещё улыбка какая-то дурацкая губы растягивала. Я не вижу себя, но точно знаю, как выгляжу. Понимаю, что происходит, но не уверена, что поступаю правильно. В тот момент неправа была, когда позволила Татарину мысли мои распознать, феромоны, что в крови гуляют, уловить. Но чем больше запрещаю себе, чем больше заставляю себя не думать… точно ребёнок становлюсь, которому не позволено выбрать самую вкусную конфету, что украсила праздничный стол! И бегу к нему тогда, отдачу почувствовать стремлюсь! И в эти моменты поглощает желание. Мыслей не остаётся. Только навязчивое желание оказаться к мальчишке как можно ближе, чтобы обнимал крепко, чтобы ревностно сверкал потемневшим взглядом. Заводят слова его пошлые, обещания грязные. Отключает мозги мужской запах. Особенный. Тот, который, кажется, теперь бы узнала из тысячи.

— И давно он у тебя обитает? — Прозвучал над самым ухом голос и я недовольно нахмурилась.

— Не слышала, как ты подошёл. — Объяснила свой взгляд.

— А молодец он… вовремя подсуетился. — Прищурился Громов, припоминая, когда я с Татариным впервые рядом встала. Похороны матери сразу пришли ему на ум и мужчина кровожадно ухмыльнулся. — А я голову ломаю, откуда такой трепетный, откуда понимающий…

Будучи уверенной в том, что цели Татарин преследовал иные, а не просто втереться в доверие, я тон Громова не одобрила, но малодушно смолчала.

— Человек, оказавшийся рядом во время слабости, становится практически родным. Стоит ли удивляться, что…

— Но ты ведь понимаешь, что плевать ему было и на слабости твои, и на проблемы. — Не позволил Громов мальчишку защитить.