Цикл «Аратта». Книги 1-7 - Мария Васильевна Семенова

— Охотника, что тебя подстрелил, здесь уже нет! — крикнула она. — Ты опоздал! Он в Доме Дедов, мы проводили его туда. Попытайся догнать его — и он убьет тебя еще раз!

Крылатое чудовище и не думало улетать. Нет, оно не Толмая ищет, поняла Кирья. Не Толмая, а ее саму! Ярость снова охватила ее.

— Убирайся, нечисть!

Тварь распахнула крылья и издала хриплый, пронзительный крик. И как все ингри не высыпали на улицу?! Но, кроме Кирьи, никто не видел звериного злого духа, не слышал его голоса.

Вот кто-то рыдает — какая-то женщина? Кто она? Где-то плачет ребенок… А это что за голоса? Разве арьяльцы уже вернулись?

«Именем государя, стоять!»

Солнце вспыхивает над головой Кирьи, и она недовольно жмурится, готовясь заплакать. Кто-то снимает крышку с корзинки, в которой она лежит, заглядывает внутрь и довольно улыбается.

«Поставь корзину на берег и ложись рядом, скоморох, да вытяни руки перед собой! Иначе не доживешь до суда. Или доживешь, но не весь, ха-ха!»

«Ладно-ладно, вы меня поймали… Сдаюсь. Можно последнее желание?»

«Ты совсем обнаглел, ворюга? Может, тебе еще стол накрыть?»

«Да ничего такого, добрые господа! Даже вина не надо! Можно, я только сыграю вам на прощанье? Сам государь обожает мою игру на свирели! Вы небось не знаете, что она не просто ласкает уши, но порождает дивные видения и даже творит чудеса?»

«Ты что несешь, дикарь?»

«А разве не с помощью моей игры на свет появился этот прекрасный и необыкновенный ребенок?»

«Что?! Видали ли боги такую наглость? Ребята, продырявьте-ка его, только так, чтобы до столицы дожил, а потом скажем, что пытался сбежать…»

«Вы не верите, что моя игра творит чудеса?! А вот послушайте…»

Крышка корзинки снова закрывается, и словно со всех сторон раздается самый прекрасный напев, какой только слышала Кирья. Кажется, так поет само восходящее солнце, а ему отвечает, пробуждаясь, окутанная туманами земля…

Корзинку внезапно накрывает тень, налетает ветер, и чарующую музыку заглушает отвратительный крик.

«Святое Солнце, что это за чудовище? Это же див, нечисть!»

«Нет, это видение, он сам сказал!»

«Он сейчас нападет! Это зверь, стреляйте!»

Кто-то с хохотом подхватывает корзинку и, размахнувшись, швыряет ее вдаль. Мгновение полета — и корзинка плюхается в озеро. Но прежде чем она успевает набрать воды — удар, рывок, и корзина взмывает в небо.

Крики ужаса внизу удаляются, становятся все тише. И вот уже нет в целом мире больше ничего, кроме ветра…

Кирья глубоко вздохнула и с силой провела ладонями по лицу, прогоняя морок. Никого больше не было на крыше, дух древнего зверя исчез, но его крик все еще звучал в ее ушах. Как и хохот того, кто швырнул ее в воду, прямо к твари в лапы…

«А все-таки крылатый дух исчез, — подумала она, бодрясь. — Я прогнала его!»

Но в ушах ее снова зазвучал отвратительный хохот:

«Ха-ха! Не доросла ты еще, чтобы приказывать тварям из Бездны! Этим искусством владеет лишь тот, кто сам призвал их оттуда!»

Глава 5

Гибель в скалах

— Это вообще что за зверь? — с сомнением спросил повар, держа за длинный хвост бурую мохнатую тушку. — На зайца вроде не похож…

— Мохначи притащили? — с пониманием спросил Хаста. — Им-то все равно, ясное дело. Это выдра.

— Ее едят?

— Всё едят, — глубокомысленно заметил жрец.

Повар скривился:

— И как мне ее приготовить, чтобы наследника не стошнило? Пойду выкину. Пригляди за котлом, почтенный жрец…

— Зачем? Оставь, пригодится.

— Неужели ты стал бы есть выдру?

— Если б ты знал, что мне в жизни доводилось есть, — хмыкнул Хаста. — Были времена, когда я сожрал бы эту выдру вместе с кожей и костями…

— Приходилось голодать? — сочувственно спросил повар.

— Я пережил великий голод в Майхоре, — сумрачно ответил Хаста.

— Ого! Сколько ж тебе лет?

— Больше, чем ты думаешь… Я был тогда ребенком. Мне было лет девять, — впрочем, я не знаю своего возраста…

— Тогда понятно, почему ты такой тощий и малорослый, — сказал повар, помешивая похлебку. — Да… Ужасные вещи рассказывают о Майхоре. Там были голодные бунты… Озверевшие северяне творили такое — как под ними земля не расступилась и не поглотила их!

Хаста поглядел на него серьезно и грустно:

— Ты говоришь с чужих слов, а я видел это своими глазами. Но я не могу их осудить, хоть и понимаю, что они и их деяния прокляты богами. Они пережили такие страдания, какие тебе и не вообразить.

— Они пожирали людей! — настаивал на своем повар. — Это против любых божеских законов! А потом государь послал туда накхов, и они подавили восстание. Есть все-таки и в накхах что-то хорошее.

— Подавили восстание? — странным голосом переспросил Хаста. — Так это называется? Они просто убили всех схваченных, от мала до велика. Ну, почти всех…

Хаста устремил взгляд то ли на котел с похлебкой, то ли на что-то, видимое ему одному. Повар с любопытством ждал, когда жрец заговорит.

— Да, прежде чем мятежники разграбили и сожгли Майхор, это был богатый город. Мне он казался огромным. Впрочем, я был тогда совсем мал. Не помню, что привело меня на его улицы. Не помню, что я там делал. Но осталось будто какое-то видение. Огромные дома по обе стороны дороги… Храм, от великолепия которого перехватывало дыхание. Помню сад…

Хаста задумчиво поглядел на реку, с однообразным грохотом падающую вниз со скалы, и верхушки сосен в небе.

— У твоего дома был сад? — спросил повар.

— Нет, у меня и дома-то не было. Я жил в саду, словно птица. Питался одними яблоками. Днями и ночами сидел на деревьях.

— Это еще почему?

— Внутри сада был дом, уж не знаю чей. Но это был знатный господин, и он совсем не желал, чтобы какая-то рыжая зверушка вроде меня обирала его яблони. По саду то и дело ходил сторож с увесистой палкой, и на глаза ему лучше было не попадаться. Там я быстро научился вслушиваться в чужие шаги и различать, кто и куда идет.

— Ишь ты! — покачал головой повар. — Что же было дальше?

— Потом Майхор взяли бунтовщики. Они навалились столь быстро и яростно, что город даже и подумать не успел о защите. Словно черная туча накрыла его дворцы и храмы и пролилась кровавым дождем… Я сидел на дереве и все видел. Как сейчас помню лица победителей — обтянутые кожей скулы, запавшие щеки, провалившиеся, горящие безумием глаза… Но как мне показалось, они сеяли погибель