Ван Гог - Давид Азио

Из этой записки можно заключить, что два художника больше не встречались, во всяком случае до середины декабря. Переписка между ними, начавшаяся в феврале 1888 года, показывает, что они, несомненно, виделись в начале января этого года, когда Тео покупал у Гогена холсты и керамику, или немного позднее. Первое письмо Гогена к Винсенту начинается обращением «дорогой Винсент» вместо холодного «уважаемый господин».

Другая экспозиция работ Винсента была развёрнута в Свободном театре Антуана, где в фойе было выделено пространство для развески новых работ без рам. Винсент воспользовался этим, чтобы выставить там свои холсты вместе с Сёра и Синьяком, что свидетельствует о том, как далёк он был от сектантской ограниченности.

Бернар предлагал ему поехать с ним в Понт-Авен, где он хотел поработать, но Винсент не последовал за ним в Бретань. Его больше привлекал юг, и он решил отправиться в Арль.

Что означал этот отъезд? По всей вероятности, он считал, что достаточно пробыл в Париже. Он устал от города, от парижских художественных группировок с их междоусобицами, от алкоголя, к которому, как он сам чувствовал, успел пристраститься. И ещё ему, возможно, хотелось поскорее облегчить положение Тео, а также снова поменять город на сельскую местность, как это он делал уже не раз. И вновь дала о себе знать загадочная периодичность двухлетних циклов: два года в Гааге, два года в Нюэнене, два года в Париже, два года в Провансе… Его мытарства в Боринаже продолжались тоже два года. Похоже, что к концу каждого такого срока в его сознании что-то резко менялось. Причин для отьезда было несколько.

Сюзанна Валадон, натурщица, ставшая художницей, мать Утрилло, рассказала историю, которая показывает, что Винсент так и не стал своим в парижских артистических кругах, если не считать нескольких его друзей-живописцев. Тулуз-Лотрек каждую неделю собирал в своей мастерской весёлую дружескую компанию. Приходил туда и Винсент. «Он входил, неся большой холст, ставил его где-нибудь в углу, но так, чтобы он был хорошо освещён, и ждал, когда на него обратят внимание. Никто его не замечал. Тогда он садился напротив беседующих, ловил их взгляды, понемногу вмешивался в разговор, а потом, когда ему всё это надоедало, вставал и уходил вместе со своим холстом. Но на следующей неделе опять приходил и проделывал всё это снова» (18). Сюзанну Валадон раздражало такое безразличие окружающих к Винсенту. А он, вероятно, на себе почувствовал, как много жестокого может быть в парижской лёгкости. Париж он оставил без сожаления.

Но все эти достаточно серьёзные причины не могут заслонить одной самой важной для художника.

В Париже Винсент усвоил все течения современной живописи. Его летние работы, а также автопортреты свидетельствуют, что ему уже не у кого и нечему было учиться. Он нашёл свой язык, но в провинции Иль-де-Франс использовать его в полную силу не мог. Второй портрет Агостины Сегатори в пронзительных жёлтых тонах уже открыл путь к арлезианской живописи, тогда как природа в окрестностях Парижа не позволяла ему пойти до конца в стремлении использовать яркие, словно раскалённые, цвета. Некоторым писателям случается сочинить какую-то страницу только благодаря тому, что они заставили по-особому звучать те или иные слова. Вероятно, нечто подобное было у Винсента. Ему хотелось показать свои жёлтые тона так, чтобы они «рычали». Парижская природа не позволяла ему «выстрелить» – дойти в цвете до крайнего предела.

Как заметил один из знавших его парижан, Винсент был помешан на цвете. На юге он искал не свет, а самые яркие жёлтые и синие, и чтобы они полыхали рядом. Уехать на юг значило для него пойти по стопам Монтичелли, суметь хотя бы раз в жизни утолить желание извергнуть цвет во всей его мощи. К тому же он собирался вскоре побывать в Марселе. Но первым выбрал Арль, и, если принять во внимание всё, чего он к тому времени достиг, выбор этот оказался правильным. Кто подсказал ему идею поехать именно в этот город – установить не удаётся.

На последнем парижском автопортрете мы видим его стоящим за мольбертом. Это великолепное произведение, в котором он предстал как художник, уверенный в себе, без напыщенности, но и без ложной скромности. Написан портрет, разумеется, в жёлтых тонах.

Арль: взлёт Икара

19 февраля 1888 года Винсент с Южного (Лионского) вокзала выехал в Арль. Накануне отъезда он посетил мастерскую Сёра, где попрощался с Эмилем Бернаром, который пришёл помочь ему развесить его работы в квартире Тео. Так со стен Винсент мог напоминать о себе брату…

Хотя два года в Париже и были для Винсента плодотворными, уезжал он оттуда крайне утомлённым, «…удручённым и почти больным, и почти алкоголиком из-за того, что заряжался» (1). «Заряжаться» – это взбадривать себя алкоголем и табаком, и без того постоянно находясь в крайне возбуждённом состоянии.

Своей сестре Виллемине он рассказал ещё об одной причине отъезда: «В наше время в картинах требуется противопоставление цветов, притом цветов скорее очень насыщенных и резких, чем серых и приглушённых. Я не хотел никого ни в чём упрекать, а просто решил однажды пойти туда, к чему меня влечёт» (2). «Пойти туда, к чему меня влечёт…» Арль стал для него искушением, которому он, обычно такой строгий к самому себе, «однажды» уступил. По крайней мере, однажды подразнить дьявола, зайти так далеко, как только возможно. «Я готов пойти на любой риск», – написал он когда-то брату из Гааги.

Но почему именно Арль? Сыграли тут роль какие-нибудь литературные ассоциации? Или упоминание этого города в каких-нибудь разговорах? Этот городок с населением 23 тысячи человек не располагал ничем таким, что могло вызвать особый интерес. Между тем, если о нём говорил Винсенту какой-нибудь собеседник, то он хорошо знал места, так как выбор Арля был самым оправданным из всех возможных.

Расположенный на стрелке дельты Роны, на краю долины Роны, словно на выходе из ветреного коридора, город протянулся вдоль реки и окружён каналами. Эти водные пути с их подъёмными мостами напоминали Винсенту Голландию. К тому же построены они были голландским инженером. Но главное: когда приезжаешь в город в конце февраля, как Винсент, то поражаешься исключительной прозрачности воздуха.

В это время года ещё не проснувшаяся от зимнего сна растительность не выделяет какие-либо испарения в атмосферу, да ещё когда с севера начинает дуть сухой и ледяной ветер мистраль, выметая последние остатки влаги, у самых мелких предметов появляется чёткий контур и красочное мерцание, которые невозможно увидеть в других местах. Дома, ставни, крыши обретали живые грани, а голые ветви деревьев, освещённые ярким солнцем, начинали сверкать, переливаясь то как ртуть, то как полированное эбеновое дерево. Этот поразительный эффект не мог ускользнуть от взгляда живописца, тем более одержимого японским искусством.