Бангкокская татуировка - Джон Бердетт

Мой взгляд опустился на низкий стол, и, сомневаясь, правильно ли оценил ситуацию, я шагнул туда, где должны были состояться переговоры. Все семь китайцев, кроме одного, были одеты в деловые костюмы и галстуки. А этот, видимо главный переговорщик, носил рубашку с расстегнутым воротником под кашемировым пиджаком. Для удобства ног пол под столом по старинной традиции опустили ниже основного уровня комнаты, однако с той стороны, где стоял я, казалось, что под стенами, разрисованными безумным богом, собралась компания гномов. Длинный луч света выхватывал из темноты сидящего во главе стола Иши. На художнике была великолепная белая рубашка из хлопка с открытым воротом, демонстрирующая край татуировки. В руке — неизменная бутылка сакэ. Рядом, в полумраке — Чанья в шали цвета темного золота. Когда я приблизился, она заговорила хриплым голосом:

— Они дали мне обезболивающее. Я не чувствую своих грудей. — В доказательство она потерла груди обеими руками.

Не говоря ни слова, я прошел во главу стола и опустил пластиковый пакет с деньгами перед Иши. Все взгляды устремились на доллары, но никто не притронулся к пакету. Что я прервал своим приходом? Иши кашлянул. Он был, видимо, сильно пьян, поскольку совершенно не заикался.

— К сожалению, все намного усложнилось.

— Простительное недоразумение, в котором нет ничьей вины, — пробормотал китаец с расстегнутым воротником и одарил меня призрачной улыбкой. — Но его так или иначе необходимо разрешить.

Иши посмотрел мне в глаза:

— Миллион — только за татуировку Чаньи. Они собираются ее вырезать и задубить. Представляешь, целый миллион за крохотного дельфина! Я мог бы разбогатеть, если бы у меня было время.

— Так в чем проблема?

— Они решили взять и другие татуировки для продажи на черном рынке. На мои работы сейчас довольно большой спрос, особенно в Японии среди членов якудзы, которые приобретают их в качестве символа, утверждающего положение. Вроде как японские бизнесмены, которые хранят в сейфах полотна Ван Гога и вынимают только для того, чтобы похвастаться. Удручающая ситуация для художника, которому всегда хочется, чтобы его работы выставлялись. Зато у Ван Гога больше нет финансовых проблем.

— И где же эти другие татуировки?

— Наверху. Самые последние в процессе консервации. Ты, наверное, не представляешь, что это такое, — сродни дублению свиной кожи.

— Как давно продолжается эта… торговля?

— Долгая история. Скажем так, Митч Тернер был первым. Я не собирался выпускать дело из-под контроля. И не хотел убивать никого, кроме американца. — Иши сделал быстрый жест в сторону Чаньи. — Я не мог обладать ею, но и не мог стерпеть, чтобы она принадлежала другому. Ты был бы следующим. Но если человек готов убить, почему бы не извлечь из этого выгоду? С тех пор как мы с тобой познакомились, я грезил твоей кожей — такой приятный цвет слоновой кости, особенно на спине.

Я уже, разумеется, обо всем догадался. Стоял в шести футах от стола, но говорил, словно с другого края долины, и мой голос гулко отдавался от стен.

— Так почему они не возьмут те, другие, татуировки — и законсервированные и незаконсервированные?

Иши покачал головой, удивляясь моей тупости:

— Потому что я уже заложил их японцам. Ростовщикам якудзы. Они послали сюда людей и с ними адвоката. Появятся с минуты на минуту. С итальянцем. — И добавил в ответ на мой недоумевающий взгляд: — Дорогой мой, неужели ты ждал, что в наши дни, в нашем веке разразится война? Я вызвал японцев с полного согласия мистера Чу.

— Это правда, — монотонным голосом подтвердил китаец с расстегнутым воротником. — Мы все члены международного делового сообщества. Было бы крайне неприятно, если бы это небольшое недоразумение посеяло рознь между нами и нашими японскими коллегами, с которыми у нас столько общих дел. Просто немыслимо взять и унести работы, коль скоро мы знаем, что на них, возможно, с большим основанием претендуют другие. Боюсь, мистер Иши — слишком художественная натура, чтобы вдаваться в правовые нюансы. Он все заложил по крайней мере дважды. — Китаец болезненно поморщился. — Вот в этом-то и заключается проблема.

Иши беспомощно развел руками, и на его лице появилось виноватое выражение. Но затем с воодушевлением продолжал;

— Хотите посмотреть?

Он провел нас по лестнице в узкий коридор с двумя дверями. Первая вела в спальню, где стены были покрыты эскизами татуировок интимного, даже порнографического свойства. И показал на прямоугольник белой кожи, натянутый на дубильной доске.

— Я решил; раз уж убиваю людей ради их шкур, то должен при этом выполнять социальную миссию. Вот этот был головорезом из якудзы очень высокого положения, хотя и являлся исполнительным директором дутой корпорации, которая сгоняла с земель крестьян в Исаане, чтобы выращивать на них свои идиотские палочки для еды. Это он заказал журналиста, моего друга. Татуировка в виде бабочки — одна из лучших моих работ. Этот крестный отец был из моих первых клиентов в Таиланде. Он, разумеется, хотел, чтобы я выколол ему на заднице самурая — мои соплеменники зациклены на мифологии. Самураи были по большей части пьяницами, гомосексуалистами и к тому же психами, только не скажите вслух об этом в Японии. Пришлось проявлять тонкость подхода. К счастью, он оказался настолько туп, что не мог понять смысл рисунка на собственной коже. Скажите, недурно?

Татуировка на растянутой на доске коже представляла собой триумф двойной сатиры. На первый взгляд самурай в прекрасных доспехах и шлеме в седле на черном большом коне, натягивающий огромный лук, казался образом совершенного воителя. Но стоило присмотреться, и становилось понятно; несколькими искусными мазками Иши изобразил гомосексуалиста и пьяницу — в этом не было ни малейших сомнений — напыщенного, самовлюбленного дурака.

— Позволь спросить, зачем ты отсекал им члены?

Иши нахмурился, поскреб затылок и ткнул пальцем в сторону Чаньи;

— Ее карма! С Митчем Тернером я сделал это в приступе ревности, но затем мне пришло в голову, что каждый мужчина может ею обладать. Любой прощелыга с улицы — необходимо только заплатить.

Чанья вздрогнула и понурилась.

— Ради нее я кастрировал бы целый город. Это любовь.

— Но те мужчины, которых ты кастрировал, были уже мертвы.

— Я же сказал, что был влюблен, логика тут ни при чем. Любовь — это язык символов, ты должен это понимать.

— Почему тебе понадобилось убивать тех, кому ты делал наколки, а не наоборот — убить кого-нибудь с улицы, а затем разукрасить?

Иши мрачно покачал головой:

— Рецепт для бездарности. Прежде всего краски должны проникнуть глубоко под кожу, только в этом случае картина приобретает нужное качество цвета и оттенков. Во-вторых, ты совершенно не понимаешь рынка: я продаю не только татуировку — вместе с ней продаю убийство. Люди хотят ощущать трепет от того, что обладают декорированной кожей погибшего насильственной смертью — той самой кожей, которую он носил при жизни, и был, словно дерево, срублен во имя искусства. Цивилизованный вариант коллекционирования засушенных голов. — Глоток сакэ из бутылки, которую художник не забыл принести с собой. — И еще я, разумеется, продаю дурную славу. Когда это перестанет оставаться уделом узкого круга, мои работы возрастут в цене в сотни раз. — Задумчиво: — Что такое убийство, если не совершенное экстравертом самоубийство? В конце концов, все мы — одна человеческая семья, но лишь убийцы способны испытывать непереносимое чувство истинной страсти.

Мужчина в рубашке с расстегнутым воротником согласно кивнул.

Во второй комнате на стенах висели всего две работы — обе задрапированные шелковой тканью. Иши снял покров с первой.

— Печальный случай — молодой шпион из ЦРУ. Просил вот что — и остался очень доволен. Как мне кажется, это все, чего он хотел от жизни, но кончил с тайской шлюхой.

Всем, кто знал Стивена Брайта, татуировка показалась бы слишком грустной: молодая белая женщина со светлыми волосами баюкает младенца наподобие Мадонны. Простота линий (даже немного нарочитая) делала картину еще более пронзительной.

— Превосходно! — задохнулся от восторга я.

— Но не настолько, как это. — Иши снял ткань с другой работы большего размера. Чанья вскрикнула, увидев знакомые образы в незнакомой обстановке. Мы с главным китайцем разинули от восхищения рты. И даже его головорезы оказались под впечатлением того, что увидели. — Мистер Тернер собственной персоной, — объяснил японец. — Его идея. Почерпнул то ли из книги, то ли из своего опиумного бреда или наваждения. Я, конечно, настаивал на своей версии.

На этот раз Иши строго придерживался того, что от него требовали, и именно это в большой степени определило магию произведения. Все поле картины заполняла необыкновенно густая зеленая виноградная лоза. Рисунок был сделан с такой достоверностью, что казалось, будто усики карабкаются по стене, на которой висела кожа. Зато изображения соцветий роз были, наоборот, приглушены — красные пятнышки, будто запоздалые мысли, оттеняли листья, и даже на самых маленьких была выведена надпись кровью: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его».