Лишний в его игре - Алена Игоревна Филипенко

свою маму от моей. Но ярость дает Нонне суперсилу.

— Бесплатные уроки ему даешь, коза? — визжит она. — По математике, да? А ночью у вас какие уроки? Да я на тебя заяву накатаю, ему пятнадцать лет всего!

— Мама, отпусти ее! Ничего она не делает! — надрывается Хмурь. — Все не так!

— А ты вообще заткнись! — Нонна лягает его, он отлетает к стене. — Сколько она тебе платит за то, чтобы попрыгать на твоем стручке? И где моя доля?! Что-то я не вижу этих денег, решил все себе захапать, крысеныш?

Хлопают двери. Соседи выходят на шум. Из квартиры Нонны выглядывает грузный мужчина с глазами-пельмешками, в трусах и белой майке.

— Э, девки, чего у вас тут за шабаш? А ну-ка разошлись! Нонка, тебя кто укусил? Иди домой, бахни сто грамм, успокойся!

Грузный идет помогать Хмарину отрывать Нонну от мамы. Зрелище напоминает сказку о репке. Нонна все визжит:

— Эта крутит шашни с моим сыном! Я ее за решетку упеку!

— Что там у вас происходит? — кричат соседи снизу.

— Нонка допилась до белой горячки! — поясняет им Грузный.

В конце концов Нонну удается оттащить и скрутить. Мама поднимается, встряхивает волосами. Они у нее, оказывается, живые — пышные и торчат вокруг головы сейчас как черное облако. Лицо красное. Но она, как всегда, держится с достоинством. Высокомерно смотрит на Нонну и с ледяной угрозой говорит:

— Я не обращусь в милицию только из уважения к вашему сыну. Но если еще хоть раз подойдете ко мне ближе чем на метр, я потрачу все деньги, что у меня есть, и все свое время, чтобы упечь вас за решетку. Надолго.

Ее голос действует на всех гипнотически, никто не решается ответить. Действительно — будто стужей потянуло. Нонну заводят домой, соседи расходятся, ворча, что пора уже ей продать свой притон, чтобы туда наконец въехали нормальные люди. Шоу заканчивается.

Мы с Хмурем пересекаемся взглядом. Я посылаю ему усмешку. Он качает головой и уходит к себе.

В прихожей мама расчесывает волосы перед зеркалом. Когда я прохожу мимо, она, не оборачиваясь, бросает:

— Надеюсь, ты больше не держишь меня за дуру. Не сомневайся, я поняла, кто внушил этой жуткой бабе такие мерзкие мысли.

Я останавливаюсь. Смотрю на ее отражение:

— Нет. Я не считаю тебя дурой. Знал, что ты поймешь все правильно.

Отведя взгляд, она продолжает причесываться. На расческе остается много волос, выдранных Нонной. Наконец мама глухо говорит словно самой себе:

— Я не понимаю, за что мне это. Меня будто все время за что-то наказывают.

— Жалеешь? — ядовито спрашиваю я.

Она разворачивается ко мне:

— О чем мне жалеть?

— Что родила такое чудовище?

У нее пустые глаза. Кажется, что в ней ничего не осталось: все выкачали.

— Я никогда не пожалею. Ты лучшее, что со мной случилось в жизни, Ярослав. Но я знаю, что сейчас ты не можешь это понять, и поймешь не скоро. Через десять, а может, через двадцать лет ты обязательно вспомнишь мои слова.

Мне неуютно, хочется сбежать. Чувствую себя словно на раскаленной сковородке. Вот так обливаю маму грязью, скандалю, а она заявляет, что я лучшее, что с ней было. Ее невозможно понять. Я был прав: мы говорим на разных языках, и оказывается, что на этих языках люди даже думают наоборот.

Молча ухожу. Все вокруг кажется чужим, даже комната теперь чужая. Ощущение такое, что здесь все не мое. И все мне враждебно.

* * *

Теперь я ухожу в школу с радостью, а вот возвращаюсь — с огромной неохотой. Ноги по пути домой чугунные. Я поднимаюсь на свой этаж, а они с каждой ступенькой все тяжелее и тяжелее. Сейчас мне было бы лучше даже в камере пыток.

Стараюсь проводить вне дома как можно больше времени, но с этим проблема: у меня теперь нет ни рубля. А моя компания привыкла тусить в местах, где нужны деньги.

Звоню Никитину, напрашиваюсь в гости.

— Ой, Рик, а я сегодня убегаю, — огорченно говорит он.

— Куда?

— Ну мы… там… собирались по делам… — Он явно увиливает.

— Со всеми?

— Ну да, — нехотя признается он.

— Отлично! Я с вами!

— Вообще мы в боулинг собирались.

— А почему меня не позвали?

— Ну ты всегда без денег…

— Так заплатите за меня! Хоть раз в жизни, — сержусь я.

— У нас нет денег.

Я взрываюсь:

— А на боулинг есть?! Я все время за вас платил! Можно же выбрать развлечение подешевле, чтобы хватило на всех!

Никитин вздыхает:

— Рик, ты не понимаешь… Мы за боулинг тоже не платим.

Я сбит с толку:

— А кто тогда платит?

— Там все не так просто… Я тебе потом объясню. Не злись, поверь, если бы у нас были деньги, мы бы заплатили за тебя. В другой раз обязательно! Слушай, я уже опаздываю, давай я тебе попозже наберу? Пока!

Он просто бросает трубку, не дождавшись ответного прощания. И он явно не все мне рассказал. Поэтому я иду прямо к боулингу и поджидаю друзей у входа. Вскоре я вижу всю компанию, а с ними… мерзкого Соколова. Значит, он все-таки нашел, к какой компании прибиться.

Подхожу к ним. Они останавливаются в замешательстве.

— Что, нашли себе нового спонсора? — мрачно спрашиваю в лоб.

— Ты о чем? — Лена хлопает глазами.

— Я о нем. — Киваю на Соколова. — И давно он вам оплачивает все эти боулинги-шмоулинги, кинцо-пивко? Наверное, с тех пор как мама перекрыла мне финансовый поток и вам срочно потребовался новый богатенький друг?

— Рик, ты чего-то сегодня не в себе, — хмурится Маша.

— Дорого продались хоть, а? — говорю я с напускным весельем, вкладывая в голос побольше яда. — Только за боулинг? Или он еще чего вам покупает?

Компания переглядывается.

— Рик, не надо свое плохое настроение на других переносить. Мы, конечно, друзья, но и терпение предел имеет, — многозначительно заявляет Никитин.

Меня его угроза так задевает, что аж трясти начинает от злости.

— Друзья?! Это вы-то? Да не смеши меня! Вы изображали из себя моих друзей, пока я мог за вас платить! А как деньги кончились, нашли замену!

— Ты псих и параноик, Рик! — Лена качает головой. — Иди попей таблетки.

— Это ты иди знаешь куда? — рявкаю я, злобно на всех смотрю и отступаю. — Вы все идите! Идите к черту!

Я разворачиваюсь и убегаю.

— Рик! — жалобно кричит мне вслед Маша, но Никитин отвечает:

— Пусть бежит, больной придурок.

Я звоню Башне, зову месить. Башня говорит — они сегодня не месят. В последнее время они что-то вообще не месят.

Иду к мосту,