Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Евгений Аврутин

– Надеюсь, – продолжила Катерина Михайловна, – вы понимаете, что это была весьма вежливая выходка. Мелким дворянам грозят иные шутки, к примеру, кубок «Большой лебедь» – примерно две пинты вина, которые необходимо выпить, пусть и не одним глотком, но не отрывая губ от сосуда. С людьми иных сословий церемоний ещё меньше. Граф любит ярмарку, и, если в уездном городе нет подходящего съёмного дома для ночлега, он занимает дом какого-нибудь купца: семью выгоняют, а вещи выбрасывают из окон. Правда, он хотя бы платит хозяину. Ну а как живут его крестьяне, можно представить, взглянув на избы.

– Лев Иванович о нем упоминал, – заметил Саша, – граф Изметьев, как и дядя, воевал в ополчении против французов. Не помню, какой чин тогда имел граф, верно, не очень большой, но дядю Льва поразил комфорт, с которым граф отправился на войну. У него были несколько повозок, изрядный винный погреб, десяток дворовых и даже две горничные, хотя убираться в карете от них не требовалось.

Саша, как всегда, быстро переводил свои слова на английский, для Джейн. Что касается последней фразы, то он произнёс её быстро, а для остальных ещё прибавил по-русски – «двух девок».

– Eto malenkiy garem? – спросила Джейн, изрядно смутив Сашу.

– Да, – сказала Катерина Михайловна по-французски, – граф Изметьев считает своей собственностью каждую женщину своего имения. Он жестоко обращался и с первой женой, и с супругой второго брака, став причиной их ранней смерти – как говорят, svel v mogilu. Это были его жены, дворянки. С крестьянками он поступает значительно хуже…

Катерина Михайловна замолчала, ей явно хотелось сказать что-то ещё, но было неприятно рассказывать иностранке о мерзостях, совершаемых соотечественником.

– А никто из его жертв не обращался в полицию? – спросила Джейн.

– Обращались, и поначалу часто, – ответила Катерина Михайловна. – Однако губернская полиция не просто подкуплена им, она его даже боится. Благодаря интригам графа в отставку ушли два губернатора, он их svalil. Графом интересовались и жандармы. Он отказался от некоторых, наиболее страшных привычек – закрыл собственную тюрьму, где людей держали на цепях, разрешил дворовым людям ходить в церковь и венчаться – раньше это им запрещалось. Но власти над людьми его не лишили. Тем более, все дворовые люди говорили следователям, что граф их наказывает с любовью, как родной отец, po‑otecheski.

– Кстати, – добавила Катерина Михайловна, с улыбкой взглянув на Джейн, – я не буду томить вас вопросом, какую единственную нацию Европы уважает граф Изметьев. Догадались? Граф любит англичан, во-первых, за то, что Англия никогда не дружила с Наполеоном, во-вторых, за то, что англичане, при всем их джентльменстве и дендизме, любят бокс, и, в-третьих, за пристрастие англичан к пари. Правда, и в своих пари он остаётся samodurom. Однажды граф ехал на тройке по берегу Оки с уездным предводителем дворянства и поспорил с ним, что им больше ни разу не придётся съезжать с горы. Тот удивился, но не согласился с такой возможностью и пари принял. «Уверен?» – спросил граф предводителя. «Да». «Тогда гони в реку, с обрыва!» – приказал граф кучеру. Может, – уже без улыбки добавила Катерина Михайловна, – счастьем для многих было бы, если бы кучер успел выполнить приказ, но предводитель признал поражение и заплатил тысячу рублей.

Данилыч прислушивался к речи барыни, а потом заметил:

– Слава Богу, краем его вотчины проезжаем. А то я про его поместье Дудово наслышан. Да не базарные толки, а беглые рассказывали…

И начал рассказывать свои байки о графе Изметьеве, да такие, что Саша и Катерина Михайловна не знали, как переводить.

Англоман Лев Иванович все же не сумел войти в роль заправского польского магната – он не распорядился влить в Сабурова полштофа водки, даже наоборот, позволил тому прогуляться по усадьбе и убедиться, что англичанки по имени Женя и тем более загадочного Сэнди здесь нет. Дворовые отвечали – никого не видели, да, бывают разные гости, но никто из гостей англичанином не сказывался. Сабуров, по долгу службы, был немножко психолог. Он понимал разницу: когда опрашиваемый ничего не видел, не слышал, а когда пусть отвечает формально верно, но явно лукавит. Это его тем более злило, так как хотелось провести долгое следствие и непременно чего-то выведать, но полномочий на такую операцию у него не было.

Ночевать Сабуров остался в Рождествено, во флигеле, отведённом гостеприимным Львом Ивановичем. Сани на крышу не втащили, но коней в жандармской тройке брагой все же угостили, поэтому ехать ночью кучер отсоветовал.

Проснулся Сабуров ещё затемно, выяснил, что кони трезвы, и отбыл. С хозяином не попрощался, зато ещё раз расспросил дворовых. Показания остались прежними.

«Экое канальство! – думал он, разглядывая добротные (и оттого, кстати, весьма бесившие его) избы Рождествено. – Тоже мне пан Сапега выискался! Надо будет городских полячишек помытарить легонько, выяснить, часто ли гостят в Рождествено. Найти такого, что и не гостил бы, а все равно дал показания. Первое дело – набрать показаний, другое – непременно добыть его письма. Не вышло бы только, как тогда, в Москве».

Московскую неудачу, что привела его в губернскую ссылку, Сабуров помнил. Поэтому мечты свои он сдерживал, как рвущуюся с поводка борзую. Обещанная сибирская ссылка за раскрытие нового ложного заговора засела в его голове крепко.

Так он миновал Андреевку. За околицей его встретили сани, а в них – пожилой мужичок, в дорогой, хоть и потрёпанной, шубейке и с бакенбардами на щеках вместо бороды.

– Здравствуйте! – сказал он. – Вы в Рождествено, часом, не по англичаночке заезжали? Укатила англичаночка-с.

– Да, – ответил Сабуров, ощутивший, как жгучий февральский ветерок мгновенно уносит хмурую тоску. – А ты, как полагаю, отставной управляющий?

– Да, ваше благородие. Писаришка, подлая душа, расчёты подпортил, перед барином оклеветал. Переведён в Андреевку, коровьей фермой заведовать.

– Чего же ты, сволочь, меня не известил о побеге подозреваемой? – возмущённый Сабуров не собирался выслушивать историю карьерного падения бывшего управляющего.

– Да вот, ваше благородие, вышло нежданно-негаданно. Никто об отъездах не слыхивал. Вдруг пожаловала к нам третьего дня барыня из Никольского, Катерина Михайловна, что по разным делам ходатаем бывает. Верно, она англичаночку и предупредила. Вы уж простите, ваше благородие, Андреевка, она не за околицей, я как узнал, что на другой день они уехали, так уж начал запрягать, к вам собрался, а тут узнал – вы в Рождествено сами пожаловали.

– Сразу надо было ко мне гнать, минута дорога, – проворчал Сабуров, знавший, что оправданий без изъянов не существует.

Но какая-то фраза управляющего казалась важнее, чем причины проволочки.

– Постой-ка, ты говоришь «они уехали»? Английская подданная, именуемая Женя, и её спутник Сэнди?

– Спутника её никто не видел, а уехал ещё племяш Льва Ивановича. Их всех увезла барыня из Никольского. Говорили, в Крым едут, под Севастополь…

…Ротмистру Сабурову показалось, будто он попал на ночной праздник, когда зажгли фейерверк и непроглядная тьма, с еле видимыми отличиями стен от улиц, рощицы от лужайки, внезапно озарилась лучше, чем днём. Мгновенно стали понятны все прежние догадки.

Вот для чего были нужны эти постоянные разъезды, вот чем разъяснялось мнение мужиков села Никольского, что они «барыню и не видят-то почти». Все эти ходатайства, то за мелких помещиков и однодворцев, то за дворянских сирот, то даже за мужиков, – все было умелым прикрытием! Хитрой, красивой ширмой, за которой скрывался заговор, подобно которому ещё не было в губернии, да, пожалуй, и в России.

Сабуров свирепел на себя от всей разъярённой души. Почему тогда, в позапрошлом году, ему не хватило сначала времени, а потом и энергии, довести работу до конца? Почему он так и не смог объяснить начальству, что в 1-й гимназии был настоящий заговор, а не игра в Алую и Белую розу? Почему он так и не нашёл Устав тайного общества, со словами: «Мы объединились, чтобы вернуть рыцарству и городам их права, отобранные узурпатором»?

Ответ на последний вопрос был проще всего: про общество прознала Бойкая вдовушка и успела собрать и сжечь все крамольные бумаги. Больше того, сделала так, чтобы его начальник Соколов вперёд него поговорил с гимназистами и пришёл к мнению (ложному!), будто была лишь детская игра. И высмеял его, Сабурова, и не позволил допросить заговорщиков на предмет их связей с теми же ссыльными поляками или с русскими поднадзорными вольнодумцами. И попросил больше детские заговоры не находить.

Будь Сабуров честен в эту минуту, он бы признал: именно обида на Катерину Михайловну укрепила в нем домысел о заговоре. Но мстительный азарт пересилил честность. Она высмеяла его, не позволила раскрыть тайное общество, сообщить в Столицу об успехе и возобновить сбившуюся карьеру! Она вчера нагло проехала мимо него, укрывая в своём возке английскую шпионку и её помощника – племянника дяди-фармазона!