Ведущая на свет - Вера Волховец

и информация о переродившихся исчезают сразу же с перерождением, но в личных делах некоторых лимбийцев встречаются странные цифры. Один, два, три… Их всегда относят к количеству перерождений. Почему-то…

В любом случае, серафимы же тоже должны получать усиление на «земле смерти в мире живых». Нет?

— Любой серафим связан по рукам и ногам запретом на вред смертному миру, — насмешливо откликается Генри, — так вот тут их усиление играет против них, и они становятся более осязаемы. А в пылу драки чего стоит сшибить несколько надгробий? Особенно если демонов будет много. А их будет много, на кладбищах всегда пасутся стаями. Так и выходит, что проще отлавливать охотящихся одиночек на спорной территории без всяких усилений, чем нарываться на штрафы, да еще и рисковать пернатой шкурой.

— Ага, ясно. Слушай, ты уверен, что здесь кто-то есть? Я никого не вижу…

Нет, конечно, на кладбище спускаются сумерки, и фонарей тут мало, но я же должна кого-то заметить, или нет?

— Зато я их всех чую, — емко поясняет Генри, — например, на ветвях той дивной ивы, что мы только что прошли.

Я не удерживаюсь, оборачиваюсь — и успеваю заметить один темный силуэт до того, как он прижимается к дереву и сливается с ним. Вот это камуфляж, однако…

— Там их трое, — лениво роняет Генри, пока я вглядываюсь в тени и листья, пытаясь разобрать, где же это мне померещилось движение, — все бесы. Не волнуйся, эти не вылезут. Эти меня слишком боятся.

— Иногда мне кажется, что только я тебя не боюсь, — ворчу я, буквально заставляя себя отвернуться от злополучного дерева.

— Иногда мне тоже так кажется, — откликается Генри, — не переживай, птичка, это только так кажется. Не вздумай от меня отстать. Подтягиваются те, кто меня недостаточно боятся.

Вот теперь я их замечаю. Темные тени, что выныривают из-за деревьев, из-за надгробий. Много… Три… Четыре… Семь!

Куртка Генри под моими пальцами поскрипывает.

— Куда мы вообще идем? — тихонько озадачиваюсь я, стараясь не замечать скользящих следом за нами, от дерева к дереву, от могилы к могиле быстрых теней.

— К склепам, куда же еще, — буднично откликается Генри, будто по пять раз на дню занимается отловом беглых суккуб, — ей нужна поддержка своих. У суккубов и инкубов очень ярко выраженный стайный инстинкт, они уже давно спалили, что если не давать особо обещаний типа «любить только тебя» и не зариться на тех, кто эти обещания дал — особо и не палишься в греховных сводках. Правда удержаться это им особенно не помогает, но сбросить напряжение и подзарядиться от горячего соития всегда можно.

— У них там оргии, что ли? — тихонько икаю я, пытаясь не представлять сие красочное мероприятие, но увы… Воображение, мое воображение.

— Ну, это как раз редко, — успокаивающе ухмыляется Генри, — склеп для оргии не самое лучшее место, как думаешь? Но по кустам поваляться парочки могут… Тут главное не давать никаких обещаний. Не брать на себя обязательства.

— А ведь ты мне дал… — невпопад почему-то вспоминаю я, — дал мне обещание. Помнишь?

— Я слежу за тем, что болтаю, птичка, — Генри нашаривает мою ладонь на своем локте и крепко её сжимает, — и если я сказал, что ограничусь только тобой — значит, так я и намерен сделать. Если ты, конечно, не против. Ты против?

— Н-нет…

У меня аж голос садится от подобных бесед. Экую романтику мы однако на кладбище, полном голодного демонья, развели…

Но… Почему вдруг я? Почему он говорит все это мне? И просто… Ох, Генри…

Так и хочется ткнуться носом в его плечо и подышать им еще. В этот раз благодарно, раз уж от тепла в моей груди сейчас тесновато. Но некогда. Мы все-таки вышли к склепу. И нас тут уже ждут. Пятеро!

18. Очень близкий враг

Их встречают четыре суккубы, один инкуб. Три девицы сидят на верхних ступенях склепа, на расстоянии друг от дружки, четвертая — отчаянно пытается выглядеть вызывающе, устроившись на спине у каменного льва.

Суккубы на Генриха смотрят хищно. Не в плане сожрать, им интересно совершенно другое. То, что им в принципе не светит, потому что настолько пачкаться Генрих не собирался даже ради сброса скопившегося напряжения.

На суккубах взгляд Генриха не задерживается. Его острейшая неприязнь к девицам настолько легкого поведения не исцелилась даже после двух сотен лет в посмертии и восьми десятков на распятии. Ради невозмутимости счета он худо-бедно справлялся с тем, чтобы не осуждать этот подвид демонов — милостиво избегал драки с этим слабачьем. Но и прикасаться все равно не желал…

Тем более, что одного только взгляда на то, как эти курицы пытаются соблазнительно надувать губы и хлопать глазами, начинает подташнивать. А птичка-то тем временем начинает ревновать… Робко так, нерешительно, но все-таки. Девахи-то фигуристые.

Как хорошо, что её запах сейчас перекрыт для всех, кроме Генриха. Можно наслаждаться этими колкими нотками и улыбаться про себя.

Ох, птичка-птичка, сколько тебе ни говори, ты все равно в себе будешь сомневаться, да?

Еще, поди, в уме и объем груди уже сравнила.

Инкуб вызывает у Генриха еще меньше расположения, чем суккубы. Развязный смазливый парень с наглыми глазами прожигателя жизни. Очень интересно, сколько правильных девчонок этот ублюдок перепортил?

Когти впиваются в ладонь, и приходится их втягивать обратно с ощутимым усилием. Все-таки эти спокойные, тихие и такие скучные дни дались Генриху нелегко. У него было чем себя останавливать, он не хотел ни в ад, ни обратно — на поле, но и инкубов с их «девочками» Генрих огибал за три квартала, как только начинал чуять их близость.

Свои слабые места он знал прекрасно.

А вот Агата не знает. И её чертова новая подопечная не знает. Но говорить ни той, ни другой о своей личной непереносимости всех демонов похоти Генрих не собирался. Пока — по крайней мере, он неплохо справлялся.

— Где она? — сквозь зубы цедит Генрих, пытаясь подавить нарастающее напряжение. В конце концов, если этот придурок проявит разумное мышление — отсюда удастся уйти не сорвавшись.

Они ведь знают, о ком речь, потому и вышли встречать, вышли прикрыть новенькую. Интересно, на кого они рассчитывали? На пару серафимов, которым они на кладбище смогли бы дать отпор?

Судя по немного замявшемуся инкубу, который явно репетировал едкое приветствие