Ведущая на свет - Вера Волховец

— Что-то не так? — осторожно спрашиваю я, касаясь его плеча.

— Все, — отрывисто бросает Генри и оборачивается ко мне, — давай плюнем на неё. Ты просто остаешься со мной в Лондоне, и Пейтон с ней, с этой идиоткой. Поймают её — нам меньше головной боли.

— А другие варианты есть? — уточняю я, пристально глядя демону в глаза. Я прямо читаю в его глазах острое желание сказать мне: «Нет», но это практически наверняка будет ложь.

— Есть, — Генри тихо вздыхает, все-таки выбирая честность, — только ни один мне не нравится. Я легко могу пройти на территорию кладбища и вытащить паршивку оттуда за волосы. Она сейчас не сбежит. Забьется в угол какого-нибудь склепа и вырубится, окончательно исчерпавшись.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю и все, — отрезает Генри, — при таком расходе сил без подпитки она даже кладбище не успеет пробежать. Рухнет где-нибудь под кустом.

— Так в чем сложность? — спрашиваю я, ощущая пятой точкой наличие неозвученных подводных камней.

— Вот моя сложность, — Генри стучит мне по лбу согнутыми указательным пальцем, — очаровательная сложность, с дивным запахом образцовой, такой вкусной лимбийки, которая придется роскошным ужином для местной банды демонья. А она тут большая и сильная. Больше чем ты можешь себе представить. И от них ты ни клинком, ни экзорцизмами не отмашешься, слишком их много. Оставить тебя тут я не могу — тебя заломают минут за пять, а еще за десять — высосут душу до самого последнего глотка. Взять с собой… Тоже рискованно. Разве что прикрыв тебя скверной, обозначив тебя как мою жертву. Но и то — меня могут отвлечь, а тебя утащить в сторону. Если обнаглеют. Стайные демоны на редкость наглые.

— Но это все же лучше, чем ничего, — отважно улыбаюсь я, хотя под ложечкой у меня посасывает.

Генри кривится. По его лицу видно — он бы предпочел тот вариант, в котором мы никуда не идем. Вот только как я могу спокойно вернуться в его лежбище, зная, что я ничего толком для него и Анны не сделала?

— Ладно, птичка, — уступает мне Генри, — в последний раз мы делаем по-твоему. Но ты не будешь отставать от меня ни на шаг. И будешь слушаться. И если что — я улечу вместе с тобой, и к черту твой Лимб и твою работу, поняла?

Ох, Генри…

Он еще не понимает, но я с большим удовольствием сделала бы именно так, как он просит. Осталась бы с ним, послала бы все к черту, перестала бы думать о том, что должна, отдалась бы только безумному «хочу», которое изнемогает от желания вновь тонуть в медовом янтаре глаз Генриха Хартмана. Без условий, без требований, просто так.

Потому что на самом деле — без него и серо, и пресно, и даже дышать как-то безвкусно.

Вот только — я не могу. Не могу и все тут. Пока есть ещё вера в неслучайность происходящего, пока есть шанс побороться за душу этого несносного рыжего типа — я не хочу опускать рук. В конце концов, уж не это ли лучше всего докажет мои к нему чувства? Впрочем… Если Анну не удастся вывести с кладбища, если выбор будет и вправду либо моя жизнь, либо её… Возможности сохранить верность Лимбу как-то стремительно урезаются.

— Я оставлю выбор за тобой, — я опускаю ресницы, — если угроза будет серьезной, значит — будет так. Я это приму.

— Так все-таки ты хочешь остаться со мной? — Генри спрашивает это шепотом, пробирающим до самой души, уже касаясь моих плеч, и вновь окутывая меня ледяным темным туманом скверны, прячущим мой запах и затемняющим ауру.

Я не отвечаю. Мне сложно озвучивать то, что думается — будто сказанное вслух оно вдруг станет менее глубоким. И неозвученное-то мне все это кажется преждевременным, невызревшим. Только смущенно прячу взгляд, ощущая только, как пальцы Генри переплетают мои. Он ведь не чувствует мой запах сейчас. Интересно, поймет ли…

— Однажды ты это скажешь, — тихо подводит черту Генри, — мы оба скажем. Я подожду, птичка. А сейчас — идем. Попробуем все-таки поймать твою подопечную.

Кажется, он все понял. Ох…

Дальнейший путь мы продолжаем уже без спешки. Очевидно, что с кладбища наша беглянка так просто не уйдет, попытается здесь скрыться или запросить поддержки.

Перед нами по дереву, по камушку неторопливо вырисовывается типичное кладбище рабочего квартала. Относительно небольшое, с простыми надгробиями, тесно сбившимися друг к другу. В паре мест видны следы эксгумаций, видимо, сроки аренды земли закончились, и отсюда их перенесли либо в более приличное, либо наоборот — в еще более дешевое место захоронения. В общем… Кладбище, закат, картинка идиллическая. Лишь в дальнем конце погоста, под сенью тенистых кленов виднеется несколько склепов — для тех, кто побогаче. Была здесь и часовенка, но она до того старая и обветшалая, что яснее некуда — её восстановление не является первостепенной тратой местного синода.

И пусть еще не стемнело, но… Но я все равно крепче сжимаю Генри за локоть. Так гораздо спокойнее.

— Почему демоны так любят селиться на кладбищах? — осторожно подаю я голос, когда Генри безмятежно топчет своими ботинками мощеную крупным булыжником дорожку, — Склепы настолько уютные?

— Суть в энергии смерти, птичка, — фыркает Генри, отбрасывая с плеча прядь волос, — любое кладбище — это земля мертвых в мире живых. Здесь любой, кто уже умер, на кладбищенской земле сильнее себя в том же Лимбе — раза в три. А что насчет уюта склепов — не так уж много пустых квартир в жилом городе. И чтобы селиться там, где регулярно охотятся патрули серафимов, что не гнушаются брать себе в помощь бесов-ищеек — нужно быть твердо уверенным в собственных силах. Бесам этого не хватает. Да и суккубам с инкубами тоже. Потому и отсыпаются на кладбищах, здесь в демонической форме и тихо, и больше шансов успешно выкрутиться из драки с серафимами.

— Но ведь серафимы — тоже… Того… — неловко замечаю я. В конце концов, все лимбийцы в прошлом — смертные. Некоторые еще и не по одному разу, ну, те, кто настолько трудоголик, чтобы отработать кредит и рвануть в перерождение. Никто, конечно, не фиксирует, кто в какой жизни кем был, личные дела