Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

подавил непристойное возражение, промелькнувшее в уме, из уважения к возрасту юного товарища. Вместо этого он произнес: 'Вот и объяснение, почему кузен доверяет моему попечению жену, но, в то же время, неохотно позволяет общение с дочерьми'.

Френсис тоже заметил, как мало Анна и Изабелла общались с королем. Его сдержанность немного спала после проявления Эдвардом любезной дружелюбности, поэтому молодой человек смело высказал свое мнение: ' Быть может, объяснением служит ревность вашего брата Кларенса, мой господин'.

Эдвард уклончиво улыбнулся и пожал плечами. Он понимал с первой встречи в большом зале, Френсис симпатизирует и хочет помочь ему, мальчишка доказал это пылкостью ответов на дружеские проявления монарха. Однако, он оставался воспитанником Уорвика и супругом его племянницы. Более того, если память не обманывает Эдварда, Ловеллы поддерживали сторону Ланкастеров. Король предпочитал не раскрываться и не доверять, пока не уверится, что приобрел привязанность юноши.

Сейчас он поднял честный взгляд, посмотрел в темные глаза Френсиса и перевел беседу с опасной темы о ревнивости своего брата.

'Хорошо, пусть так, но как подобное положение относится к младшей из девушек, неуловимой, как лесной дух. Я и двух раз ее не видел за прошедшую неделю'.

Френсис сосредоточил все внимание на шахматной доске, испытывая острую боль в отношении Анны Невилл.

'Анне очень больно, мой сеньор, из-за того, что вы отказались позволить ее помолвку с Его Милостью, герцогом Глостером'.

'Не так больно, как моему кузену Уорвику, надеюсь', сухо сказал Эдвард и, не услышав ответ, поторопил его: 'Твой ход, Френсис'. С беззаботным любопытством он прибавил: 'Смею заметить, ей должно было стать еще больнее, когда Глостер не поддержал идеи бегства вдвоем наперекор моей воле, в отличие от брата Кларенса'.

'Нет, Ваша Милость, все не так', возразил Френсис с довольно сильным чувством, обратившим на себя лукавый взгляд Эдварда. 'Она слишком хорошо его знает'. Он спокойно покачал головой. 'Когда-то ваш брат Глостер очень любил графа. Но Дикон сделал выбор почти пять лет тому назад. Я точно знаю, потому что находился в тот момент рядом'.

Эдвард смотрел на Френсиса с внезапно пробудившейся серьезностью во внимании. 'Сейчас вспоминаю... Ты близкий друг Дикона, правда?' Френсис, захваченный врасплох неуловимым оттенком вопроса, кивнул: 'Да, мне была оказана такая честь, Ваша Милость'.

Он сглотнул, сосредоточив взгляд на шахматных фигурах из слоновой кости. Ловелл знал, Эдвард наблюдает за ним, даже мог чувствовать его глаза, прикованные настолько сильно, что их внимательность граничила с физическим прикосновением. Френсис осторожно протянул руку к своей очутившейся в опасности пешке, и тут же почувствовал, как ее перехватил Эдвард. Коронационный перстень переливался ослепляющим блеском. Френсис поднял глаза и посмотрел на короля, заранее зная заготовленный им вопрос и свой ответ на него.

'Насколько ты добрый друг Дикону, Френсис?'

Френсису не надо было раздумывать над последствиями своего ответа. Он уже знал и давно позволил себе право на личную правду, - его преданность принадлежит не графу Уорвику или забытой ланкастерской королеве, нет, она стоит на стороне династии Йорков. На стороне Дикона и человека, сжавшего сейчас его руку над шахматной доской.

'Нет ничего, что я не сделал бы для вашего брата Глостера', тихо ответил он, и затем сердце Френсиса виновато упало, ибо его преступные слова сорвались с языка не раньше, чем открылась дверь в большой зал, и внутрь вошел граф Уорвик.

При виде Френсиса Уорвик нахмурился, но удержался от замечания. Едва ли он мог надеяться воспрепятствовать общению Эдварда с живущими в замке, разве только поселив его одного с постоянной охраной рядом. Хотя даже такая мера пугала недостаточностью.

Граф все еще помнил неприятное потрясение, перенесенное при посещении комнаты Эдварда в замке Уорвик, вскоре после помещения кузена под стражу. Он обнаружил, что Эдвард режется в карты с людьми, которым поручили его охранять. Пришлось совершить шаги, мешающие Эдварду свободно брататься со своими тюремщиками в будущем, но память о произошедшем осталась, отравляя Уорвику определенное количество минут. Их насчитывалось так много, как только сильно раздражало графа признание, что кузен выбрал выигрышную стратегию, встав на свой путь, а это, горько думалось Уорвику, превращало Неда в очень опасного человека на деле. Слишком опасного, чтобы его освобождать.

Тем временем пространство вариантов действий для графа сужалось. Одно дело оказалось предать Неда смерти в Олни или при встрече с ним в Ковентри. Совсем другое - хладнокровно убить его после шести недель заточения. Уорвик взглянул на кузена, безлично взвешивая, чем рискует и что приобретет, если сделает сейчас то, во что начал верить, как в должное случиться, в Ковентри. Ответ уже был известен, однако, осознавая риск, грозящий при новости об убийстве Эдварда, граф не хотел навлекать его на себя, только если его вынудят.

'Можешь идти, Френсис', резко приказал Уорвик и взглянул на Эдварда, словно тот решил возражать судейскому вмешательству в их игру. Но король небрежно взмахнул рукой, указывая на шахматную доску, со словами: 'Мы продолжим турнир позже, в более благоприятное время, Френсис'.

Граф внимательно смотрел, как подопечный покидает зал, потом перевел недружелюбный взгляд на Эдварда. В зрачках не было ни единого отсвета все еще хранящейся в памяти привязанности, лишь холод, сравнимый с враждебностью. В прошлом месяце его отношение к монаршему другу и родственнику претерпело неочевидную перемену, покрылось обидой, полностью лишилось теплоты. Каким-то образом события происходили не так, как им предназначал Уорвик. Вельможа обнаружил, что попал в засаду сложностей и встречающихся случайных препятствий именно там, где меньше всего ожидал их найти. Рост проблем можно было приписать только тому обстоятельству, что его кузен до сих пор жив.

Лондон оставался беспокойным, упрямо преданным Эдварду. Герцог Бургундский давил угрозами от имени шурина. С каждым днем росли вспышки насилия и грабежа, как если бы авантюристы и разбойники одинаково пользовались крахом властных институтов. Некоторые из личных сторонников Уорвика попали в число людей, угодивших на гребень внезапной волны беззакония. Вдруг стало