Джандо - Роман Канушкин

— Цел? — спросил кто-то.

Озабоченность его состоянием длилась всего несколько секунд. Потом уже все вокруг смеялись, обсуждая подробности. Но хрупкая смуглая девочка подошла к Камилу и сказала одну очень простую вещь:

— Ничего, получится. Но повторить надо сразу, сейчас. Иначе уже никогда не прыгнешь.

Это обычное для детства происшествие окажется очень важным для Камила Коленкура. Он будет поставлен перед весьма жестким выбором. И он его сделает. Насмешки все не прекращались, а тело продолжало болеть, когда он, беззвучно постанывая, двинулся к скале.

У самого края смуглая девочка сказала:

— Послушай, все будет хорошо. Подай тело вперед и, когда почувствуешь, что уже падаешь, просто оттолкнись ногами… Немножко вверх, по дуге. И главное — держи ноги вместе, тогда легче управлять телом…

Камил прыгнул, и это был один из самых красивых прыжков — он вошел в воду ровно, почти не произведя брызг, и пятки его были сведены вместе.

Он вынырнул и, повернувшись к скале, радостно закричал:

— Я прыгнул!

— Красиво, — сказал кто-то рядом.

Девочка на скале улыбалась. Потом она помахала ему рукой и прыгнула вниз. Камил подумал, что это самая лучшая девочка на свете. Когда она появилась на поверхности, он понял, что под водой она не зажмуривается, несмотря на почти горькую соль, режущую глаза. Поэтому, выныривая, она не стала морщиться или отплевываться, а просто убрала со лба прядь волос. А потом подплыла к Камилу и поцеловала его в щеку. Краска залила лицо Камила, он смотрел на нее со смесью удивления, застенчивости и восторга, и, наверное, все вокруг сейчас наблюдали за ними. И тогда Камил, поддавшись порыву и в то же время отдавая себе полный отчет в том, что он сейчас скажет, произнес:

— Я прыгну с самого верха, обещаю! Оттуда — с двадцати метров!

И он сдержал обещание.

Он готовился к своему прыжку ровно месяц и объявил день. Сначала над ним подсмеивались, но день приближался, и его начали отговаривать. Ведь такого не делал никто. Перестань, разобьешься. Э, тебя никто не считает трусом и не будет считать. Мы же сами отговариваем.

Были и такие, кто смеялся и говорил что-то насчет легкомысленных заявлений! Но день приближался, и Камил чувствовал, что этот прыжок теперь нужен прежде всего ему, да, прыжок стал Необходимым Делом, Которое Он Осилит. Единственное, о чем он сожалел, — это что объявил день; надо было прыгать без свидетелей, рано утром, когда огромное красное и еще не обжигающее солнце только встает над морем.

Когда он оказался на краю скалы, то не стал смотреть вниз. Он прекрасно представлял, какое расстояние отделяет его от моря, и отключил сейчас все мысли, кроме одной: если ноги начнет заносить, он должен будет сгруппироваться и войти в воду ногами. Как только он почувствует, что не все получается, надо будет сделать сальто; он тренировался ровно месяц, и он сумеет. Затем Камил отключил и эту мысль. У него все получится. Ровно, плавно и собранно.

Потом Камил посмотрел далеко вперед и вдруг удивился: он никогда не ожидал, что море может быть таким синим. Позже он увидит очень много морей, но нигде не будет такой бесконечной синевы, как здесь, на двадцатиметровой скале, которой заканчивается Африка. Да, он никогда не ожидал, что море может иметь такой цвет. Он все еще глядел вперед, когда начал падать, а потом оттолкнулся ногами. Просто оттолкнулся ногами от обветренной голой скалы… И на какой-то миг повис в воздухе, а вокруг не осталось ничего, кроме бесконечной синевы моря и синевы бесконечного неба. Он летел… Он не падал с неба — это иллюзия тех, кто не умеет летать. Потом этот миг закончился, а ощущение полета осталось. Камил Коленкур вошел в воду ровно и собранно. Он поднял руки и голову, чтобы не погружаться слишком глубоко, и оказался на поверхности.

В жизни Камила Коленкура будет много женщин, но ни одна из них никогда не посмотрит на него так, как эта хрупкая смуглая девочка в тот миг, когда он показался над поверхностью воды. Она станет его самым большим другом, и все те бесконечно долгие, волшебные и пролетевшие мгновенно десять месяцев, пока их семья жила в Тунисе, они будут вместе. Они будут прыгать со скалы. А потом их семья уедет и увезет Камила в другую часть мира. И он напишет ей забавное детское письмо, где расскажет о том, как проходит путешествие. Она ответит. Она напишет то, что сам Камил никогда бы не посмел написать. С непосредственностью, свойственной возрасту, девочка закончит письмо словами: «Я тебя л…» А потом их семья поедет дальше, письма будут идти долго, и их адресаты затеряются. Камил Коленкур и смуглая хрупкая девочка больше никогда не встретятся. Но он будет вспоминать ее всю свою жизнь. И когда он поймет, что до конца этой жизни остался лишь миг, Камил успеет улыбнуться и снова подумать о девочке, благодаря которой он научился летать.

Наверное, ему следовало заделаться авиатором — ведь перед глазами было столько великих летчиков, но Камил Коленкур выбрал палеонтологию. Каждый летает в своем небе, и, хотя он не забросил увлечение аэропланами, наука о прошлом Земли вскоре стала главным делом его жизни. Камил Коленкур был одним из первых палеоархеологов, кто решил попытать счастья в Африке. Еще в тридцатых он высадился в Южной Эфиопии на берега великой реки Омо. Вдвоем с приятелем, мечтающим создать трансафриканскую авиационную почту (ему удастся осуществить свою мечту, так же как удастся связать Африку с Южной Америкой), они летели над владениями абиссинского негуса[9], вдоль извивающегося русла реки, и им открылась удивительная картина. Безжизненную песчаную пустыню прорезала красная лента реки, заросшая густыми галерейными лесами, встающими прямо из воды, за их узкой полосой — бурая саванна, а еще дальше — бесконечные, выжженные солнцем пески. Река Омо вдыхает жизнь не только в озеро Рудольф, куда она несет свои воды, спасая озеро от высыхания под этим безжалостным солнцем, но и в окружающую русло пустыню. В долине Омо, в тропических лесах и в саванне, встречается почти вся живность, обитающая в Африке; а сама река, к красным водам которой пальмы нежно склоняют свои изумрудно-мохнатые головы, скрывающие заводи с коврами белых лилий, буквально кишит гиппопотамами и огромными крокодилами, отдыхающими на отмелях, раскрыв пасти. Несколько шагов от реки, и попадаешь в полумрак тропического леса, наполненного голосами множества птиц, потом — саванна и полупустыня. Но в нескольких километрах от живой воды реки лишь безмолвие песков и опаленные солнцем лица кочевников, почитающих Аллаха и пересекающих пески на своих белых дромадерах.

Чуть позже они оказались над дельтой реки, где Омо распадалась на множество потоков, бегущих к озеру Рудольф, и обнаружили небольшую площадку, на которую можно было посадить аэроплан. Их первый визит не принес особенных результатов. Но красная живая вода реки Омо и скала, научившая его летать, навсегда привязали Камила Коленкура к Африке и заставили много позже, когда он уже сделался ученым с мировым именем, вернуться в эти места. Но сначала произошли некоторые события, и научная карьера Камила оказалась на несколько лет отложенной.

— Тот, кто развязывает войну, в любом случае свинья, — сказал как-то дядя Эрни.

Камил не знал, кто развязал эту войну. Но в 1940 году его Родина пала. Когда в сердце Парижа на красном полотнище появилась арийская свастика, когда по Елисейским Полям начали вышагивать люди в черной форме с древними рунами в петлицах, когда мещанская романтика опоэтизированных масс, ведомых черными колдунами, поставила себе на службу все достижения XX века, Камил Коленкур оказался в Сопротивлении. Не только над его Родиной, над его Миром, над его Свободой нависла смертельная угроза. Он действовал в диверсионной группе, и для него не существовало трудностей, связанных с головокружительной высотой моста, который следовало взорвать, не существовало непроходимых альпийских перевалов.

А в то время, когда сэр Джонатан Урсуэл Льюис еще аппетитно почмокивал своей соской, Камил и дядя Эрни встретились в только что освобожденном Париже. В этот город вернулся розовый воздух. Вряд ли эти вдохновленные легендами черные легионы, которых попросили отсюда убраться, знали, что это такое. Они вдвоем пошли на середину моста, перекинутого через Сену. Они уже оба знали о гибели военного летчика, основавшего трансафриканскую почту, о гибели многих своих друзей, и они оба вспомнили тот день пятнадцатилетней давности. А потом Камил увидел, что к мосту спешат отец и с трудом поспевающая за ним мама.

Покрупневший дядя Эрни снова забрался на парапет, потом поглядел по сторонам и развел руками:

— Смотри, Камил. — В чуть влажных глазах его больше не было печали, он улыбался, и что-то в этой улыбке заставило Камила вспомнить о смуглой девочке, оставшейся в Тунисе. — Этот город я люблю больше всего на свете. Видите крылья? Ну конечно, видите… Это они перенесли меня сюда.