Джандо - Роман Канушкин

— Я знаком с месье Коленкуром, мы старые друзья, — проговорил сэр Льюис. — Я высоко ценю его труды.

Профессор Ким посмотрел на сэра Джонатана Урсуэла Льюиса и понял, что и с ним в эту лунную ночь что-то произошло.

«Хорошая нам выпала ночка, — подумал Ким и почему-то вспомнил историю о поющих жирафах и о том, что рано или поздно они прозревают. — Уж не влюбился ли он в эту девчонку? Это, конечно, не мое дело, но… у старины Урса вид, будто его приворожили».

Папаша Янг пожал им по очереди руки и подошел к дочери.

— Я буду скучать, Делл…

— Я тоже, папочка. Но это всего пара месяцев…

— Рука болит?

— Ерунда. — Зеделла улыбнулась, и Профессор Ким увидел, что на ее левой кисти наложена тугая повязка.

Вчера, когда она поразила всех, спустившись к ужину в этом платье, ее руки были обнажены. Наверное, это все ерунда, только никаких повязок не было.

Папаша Янг вздохнул:

— Ну что ж, счастливо… Береги себя и помни, что, помимо этих доисторических костей всяких питекантропов, есть немало живых людей, заслуживающих твоего внимания. И один из них — твой старый папаша, который будет скучать.

Зеделла поцеловала отца в висок:

— Я люблю тебя, папочка…

— Я тоже тебя люблю, Делл… Пора.

Зеделла повернулась и пошла к «лендроверу». Папаша, глядя ей вслед, усмехнулся и подумал, что именно в этих свободных шортах по колено она была тогда в Мадриде у несчастного мистера Райдера. Именно в таких шортах ходят стайки студенток, разглядывая застывшую каменную музыку усталых северных столиц.

Потом автомобили тронулись в путь. Папаша поднял руку в прощальном приветствии. В это чудное солнечное утро ни Зеделла, ни Папаша Янг вовсе не могли предположить, что они видятся в последний раз.

28. Черный Ор-койот

Еще до восхода, когда колеса «мицубиси» неслись по хрустящей соленой корке пустыни Чалби, а впереди, еле различимые в свете уходящей луны, показались черные силуэты далеких гор, Маккенрой понял, что его путешествие заканчивается. Никогда в своей жизни он не испытывал ничего подобного. За ночь он покрыл расстояние более чем в четыреста километров, оставив позади горные долины, саванну и соленую пустыню, и вот сейчас его машина, словно по гладкому асфальту, уверенно бежит по нагромождению туфа, по местности, вовсе лишенной понятия «дорога», по местности, где лучшим транспортом был верблюд кочевника и где даже бывалые путешественники радовались, если им удавалось перемещаться со скоростью три мили в час. Но поражало даже не это. Впервые в своей жизни Маккенрой остался один на один с этой пылающей ночью. Здесь, в пустыне, он впервые заглянул в бездну звездного неба и ощутил себя странником. Он понимал, что в его путешествии, попирающем законы земного тяготения, было нечто противоестественное. Какая-то рассудочная часть его сознания подсказывала, что такой полет (а как еще можно назвать эту безумную езду?!) невозможен, и он испытывал два противоположных чувства: безудержную, шальную радость и страх… быть может, даже благоговейный ужас перед тем, что с ним сейчас происходило. Улыбчивый, добродушный бармен Маккенрой, смешивающий коктейли и заполняющий карточки телевизионных лотерей, вдруг сейчас, благодаря мистеру Норберту, ощутил себя не только сыном Земли, но и сыном этой бесконечной, разверзнувшейся над головой звездной пропасти. Поэтому что здесь такого — выигрышные цифры? Выигрышные цифры — это всего лишь шаг за столь близкий горизонт, что в сравнении с этой бездной до него, кажется, можно достать рукой. Маккенрой теперь верил в мистера Норберта безоговорочно, и единственное, чего он желал, это как можно более правильно выполнить возложенное на него поручение. И когда над краем бесконечной соленой пустыни, оставшейся за спиной, поднялось солнце, разгоняющее остатки мрака, задержавшегося у западной кромки земли, Маккенрой понял, что в новый день он входит совсем другим человеком. Странником, видящим цель, и выигрышные цифры — всего лишь первый и незначительный шаг на пути к этой цели. Он вошел в мир, наполненный другими голосами, и бесконечные блюзы, звучавшие в его баре, — всего лишь далекое воспоминание о вдохновенной, открывшейся ему Музыке, пронизывающей все Мироздание.

— Мистер Норберт, вы не понимаете… Черный Ор-койот— всего лишь фольклор, местная легенда. Его не существует.

— Что ж, Маккенрой, вполне возможно. Значит, через несколько часов вам предстоит встретиться с этой легендой.

До лежащих впереди невысоких гор с плоскими вершинами оставалось не более десятка километров, и Маккенрой знал, что росший по склонам лес — единственный оазис в этих местах. А дальше, за горами, в огромной чаще, протянувшейся с севера на юг более чем на двести километров, посреди каменистых пустынь лежит великое озеро Рудольф.

Интересное получалось дело. Пересекать Национальные парки можно только по проложенным через них автомобильным дорогам. Не то что сворачивать с дороги, на некоторых участках нельзя даже останавливаться. Если, конечно, вы не имеете специального разрешения. Если, к примеру. Одно Государственное Учреждение не засвидетельствует, что вы Большой Друг Природы, изучающий жизнь животных. Или Другое Государственное Учреждение не выдаст вам лицензию для отстрела этих самых животных. Во всех остальных случаях посещение Национального парка считается незаконным. И власти могут поступить с вами так, как поступают обычно с браконьерами. А если еще, не дай Бог, при вас будет огнестрельное оружие, то вполне возможно схлопотать пулю без предупреждения. Маккенрой все это знал, и все это его совершенно не волновало. Он пересек самые знаменитые Национальные парки. Никто из тех, кто отвечает за безопасность кенийской природы, не оказался у него на пути. Так уж вышло в один из сентябрьских дней 1989 года.

Интересное получалось дело.

Маккенрой не знал языка людей, живущих в этих горах. Масаи, а точнее, обособившийся от них клан Самбуру, были воинственными скотоводами-кочевниками, до сих пор не расстающимися с копьем, до сих пор угоняющими скот у своих соседей и ведущими из-за этого жестокие войны. Немногочисленная полиция опасалась вмешиваться в местные дела — к счастью, в Кении действуют законы, запрещающие огнестрельное оружие, — и обитатели этого засушливого, Богом забытого края, предоставленные самим себе, живут по законам предков, а полиция занята тем, что регистрирует, причем с соблюдением всех формальностей, приезжающих в эти места иностранцев.

Маккенрою надо было отыскать моранов, причем тех из них, кто узнает перстень и приведет его к Черному Op-койоту. В существовании последнего Маккенрой теперь не сомневался.

Масайское общество делится на четыре возрастные группы, причем границы между ними настолько жесткие, что перейти из низшей группы в высшую можно, только пройдя специальный обряд посвящения.

В семь лет мальчики становятся олайони — пастухами и целыми днями гоняют скот по пастбищам, вооружившись лишь луком со стрелами или копьем. Этим мальчуганам их мамы не читают на ночь книжки с веселыми картинками, и к Рождеству они не получают подарки от взрослых, напротив, любой взрослый может бесцеремонно заставить олайони выполнить любой свой каприз, порой даже самый нелепый, и олайони обязан подчиниться. Таков уж закон. Поэтому олайони не очень жалуют свое счастливое детство и не дождутся дня, когда что-то там произойдет со звездами или с фазами Луны и этот многозначительный шаман, следящий за небом или за муравьями, сожравшими так неудачно спрятанную накануне тушу антилопы, не соизволит объявить, что время пришло. Пришло время им стать моранами.

В том возрасте, когда юноши менее экзотических стран готовятся поступать в высшие учебные заведения, напичкивая свои головы светом знания, древний закон масаев готовит своим паренькам некую процедуру, связанную с другой частью тела. Им делают джандо. На суахили это означает обрезание. Их половой член остается без крайней плоти. Джандо предшествует церемония инициации, длящаяся более суток. Вдоль рядов копейщиков проходят наставники, трубящие в рог. Приносится кровь жертвенного вола. По решению верховных жрецов — ойибунов выбирается мганга, который с помощью лишь ножа делает джандо. Не только крика, но даже гримасы боли достаточно, чтобы олайони прослыл недостойным быть воином, и тогда «счастливое детство» продлится до конца жизни. Так что лишь мастерство мганги, делающего джандо, может быть союзником в этом испытании. Правда, закон следит за тем, чтобы мганга не был слеп и находился в своем уме.

Прошедшие инициацию становятся моранами, переходят в касту воинов. Они получают красную тогу, защитную униформу на этих красных латеритных землях, и великолепное копье с длинным плоским наконечником. Они уходят жить в специальный военный лагерь, сплетенный из ветвей колючей акации. Лагерь называется маньятой. Дом же из кизяка, где живут все остальные масаи и так любимый ими скот, называется екангой. Звездными пылающими ночами в маньяту приходят потрясающе красивые масайские девушки. Йх грациозные шеи спрятаны под безумным количеством бисерных ожерелий, тяжеленные, в несколько килограммов, связки спадают на плечи, на руках и ногах — множество металлических браслетов. Они не знают ничего о существовании фотомоделей. К счастью, топ-модели тоже о них не догадываются. Масаям в ближайшие десять — пятнадцать лет запрещено жениться. Свой дом им можно будет завести, лишь став младшими старейшинами. Но свободная любовь освящена законом. Кстати, моранам много чего запрещено. Им нельзя есть растительную пищу и никакую другую пищу, кроме молока, смешанного пополам с кровью, и кусочков непрожаренного мяса. Им нельзя заниматься физической работой и жить вне маньяты. Зато им можно воевать, угонять у соседей скот, целыми днями слоняться без дела, забавляясь чем придется, по ночам плясать у костра, заниматься любовью и заплетать себе множество косичек. Они очень красивы, эти изящные, длинноногие, несколько женственные юноши. Их средний рост приближается к двум метрам, и настоящим мораном в былые времена считался тот, чье копье омоет кровь работорговца. Говорят, сейчас достаточно укокошить льва. Эти несколько сомнамбулические юноши-красавцы обмазывают себя суриком, смешанным с жиром или сливками, становясь такими же красными, как и земля вокруг, и хотят лишь одного — как можно дольше оставаться моранами! Моранами, имеющими лишь одну специальность и один долг — быть воинами. Они нехотя расстаются со своей вольницей, становясь сначала младшими, а затем и старшими старейшинами. Из среды последних выходят военные и религиозные лидеры масаев. Когда-то у них существовал институт Op-койота, Верховного масая, соединяющего в себе военного и религиозного главу. Эта безупречная военная машина, которую заклинило где-то в первобытном веке, досталась масаям от предков. И они не хотят ничего менять. Другое дело англичане, особенно в тот период своей истории, когда оплот западной свободы и гуманистической цивилизации — Великобритания владела в качестве колоний чуть ли не половиной мира. Британские колонизаторы, видя, как успешно сопротивляются масаи, сделали все возможное, чтобы уничтожить институт Op-койота. И правильно. Уровень жизни в Кении не слишком отличается от уровня жизни где-нибудь в Европе. Если вы, конечно, не живете по законам предков. Если же вам начхать на уровень жизни и всякие парламентские штучки, начхать на образование (европейское) и на бизнес, то вы можете жить в буше, охотиться на львов, делать джандо и отбивать скот у соседей. И не участвовать в массовых голодовках и гражданских войнах, уносящих сотни тысяч жизней.