Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

На узком лице Амрай появились морщины, но она не выглядит постаревшей, и хотя ее светлые волосы немного тронула седина, рот по-прежнему ярок, а губы сочны. Только глаза, темно-зеленые, как озерная глубь, выражают неодолимое уныние.

Амрай Мангольд — после развода она с гордостью носит девичью фамилию — выключает свет. Мысли опять переполняют ее. Они роятся вокруг Георга Молля, который в день рождения, когда ей исполнилось пятьдесят два года, просил ее руки. Ведь четвертые по счету хоромы, построенные на пятачке хутора Гринд собственными руками хозяина, можно было уже занимать. Крошечный замок с тремя толстобокими башенками, белыми оштукатуренными стенами и зелеными ставнями. Георг закончил его аккурат в тот самый день. Он вымыл отяжелевшую от пыли голову и застелил все еще не утратившую помпезного блеска французскую кровать бельем с цветочным узором.

Но Амрай вынуждена была отказать. Как бы ни был он ей приятен и как бы легко она ни переносила его близость, она никогда не сумела бы полюбить этого человека с глазами юного озорника. Теперь ее раздражает его молчаливое упрямство.

Должно быть, уже перевалило за полночь. Воздух неподвижен, с площади Симона Зилота не доносится ни единого звука, хотя окна раскрыты настежь.

— Какая удивительная тишь. В самом центре города… Ах, Амброс. Видишь. Ты остался лжецом. Теперь ты окопался у Инес. Как ты растолстел, как подурнел. Это связано со слепотой? Еще бы. Весь день сиднем сидеть и ждать. Но я сохраню тебя таким, каким ты мне явился тогда. В вагоне-ресторане ты предстал передо мной как ангел. Таким ты для меня и останешься.

Нет, она не в обиде на свою жизнь. Кому-то она могла показаться ничем не примечательной. Но не ей. Говорила же Марго, что в конце концов человек оказывается наедине только с собой. Так уж устроена жизнь. Переплетение ложных путей. Ведь путь, в сущности, не цель. Ложный путь — это путь, а цель — начало нового блуждания. И ей совсем не хочется выбираться из этого лабиринта. Кто знает выход? Никто. Чего ей еще не хватает? У нее есть работа, в такое время, когда многие не могут никуда устроиться. Просто счастье, что Мюллеры сохранили для нее место Марго в парфюмерном магазине.

Тело преет от жары, она дышит ртом. И ни намека на сонливость. Амрай перекатывается с боку на бок, то и дело переворачивает покрывало. Уснуть не удается.

На память приходит та ночь, самая горькая ночь в ее жизни, когда Амброс остудил ее простыню холодной водой. Она нашаривает выключатель, встает, срывает с кровати простыню, подставляет ее под струи душа и вновь ложится, накинув простыню на голое тело. И только теперь она чувствует, как оно пылает. Но дышать становится легче. Она гасит свет, и в темноте вдруг явственно проступает лицо Мауди и проходит вся ее жизнь.

Амрай утешается тем, что сестры опять сблизились. Недавно обе уехали на море, в Рапалло. Как в старые времена. Страшное-иго-фогтов. Она улыбнулась. В памяти ожили детские рожицы Мауди и Эстер. Картины рисовались сами собой. И вот эти девчушки стали тридцатилетними женщинами.

Эстер работает переводчицей. Живет в Берне и сводит с ума мужчин, хочет она того или нет. Мауди в один прекрасный день приняла решение наверстать школьное образование и получить аттестат. Хочет изучать историю искусства. После того как отыскала в подвале запыленные книги Амброса, она влюбилась во фламандскую живопись.

И все же Амрай по-прежнему что-то тревожило, хотя она не могла не заметить, насколько изменилась Мауди в последние месяцы. Она стала более спокойной, покладистой. Она идет на компромиссы, которые год назад и помыслить было невозможно. По ночам уже не пропадает, городские сплетники перестали ее срамить. Но она все время какая-то усталая, Амрай не могла понять, почему. Казалось, в ней что-то угасло, чего-то не стало, будто померкло свечение души. Создавалось впечатление, что она решила стать совершенно нормальной женщиной.

Так проходило время бессонных ночей. Но время казалось Амрай ложно понимаемой мерой отсчета. Настоящее — бесконечно, а прошлое длится не дольше мгновения.

Амрай снова переключилась на Георга, она размышляла о том, что ему посоветовать. Стоит ему продавать своих буренок, меняя их на вошедших в моду коров шетлендской породы, или нет. Остановившись на мысли, что Георг никогда не сможет расстаться со своей престарелой Гундис, Амрай задремала.

(Битва анлегов) Асфальт размяк, солнце весь день заключено в ржаво-красный ореол. Пахотная земля превращается в пыль, урожай загублен. 27 июля городские власти запретили мыть автомобили водопроводной водой и рекомендовали экономно расходовать ее. Тот, кто будет поливать свой сад, понесет наказание вплоть до ареста. А метеослужба дает антициклону еще пять дней сроку.

Четверг. Раннее утро. Тускло светает. Накануне в пойменных лугах у Магдалинина леса, близ старицы Рейна, четверо мужчин устроились на ночлег в спальных мешках. Один из них уже на ногах, он собирает хворост для тлеющего костра. Костер разгорается, и мужчина ставит на огонь котелок с водой. Потом, пнув носком сапога спящих, он будит их, и они выползают из мешков. Это — почти еще мальчики, они коротко острижены, каждому не больше двадцати лет. На них серо-зеленые майки и трусы. Проворно и безропотно они тут же облачаются в униформу. Тот, что поднял их, значительно старше, ему, скорее всего, за тридцать. Он не из их числа. На нем одежда какого-то полувоенного типа и армейские сапоги времен Второй мировой войны. Но он их предводитель, это очевидно.

Рюдигер Ульрих. Рюди. Тот, что давным-давно был первым приятелем Эстер.

До сего дня его жизнь была сплошной передрягой. Из «Синенькой» он перекочевывал в заведения соцзащиты. Оттуда его на два года забрали в тюрьму — за то, что во время поножовщины он тяжело ранил своего воспитателя. Через три дня после освобождения он уже отправился наркокурьером в Амстердам. В Пассау он был арестован службой по борьбе с наркоманией и обвинен в нарушении закона, запрещающего распространение наркотиков. Полгода тюремного профилактория в Парсберге. Запрет на въезд в Германию. Потом — запрет на въезд в Швейцарию. Его уже знали все таможенники трех пограничных стран. Нескончаемое бегство от людей и вечный поиск дурманящего зелья, чтобы убежать от самого себя. Он гордился тем, что отец, заставлявший его есть из собачьей чашки, дал ему при крещении имя Рюдигер. Это слово радовало слух. Не в последнюю очередь потому, что тот таинственный почтовый террорист начала 90-х орудовал под псевдонимом Рюдигер фон Штархемберг. Рюди тоже хочет быть графом Штархембергом. И он докажет это на деле.

— Мы утрахаем весь мир! — вопит он, тянется за бутылкой пива, сшибает пробку и жадно прикладывается.

Пареньки просыпаются окончательно. Это — солдаты федеральных вооруженных сил, подавшиеся после школы в контрактники. Все трое служат в танковых войсках, овладевают специальностями: механик-водитель танка, наводчик орудия и заряжающий.

Сириус, двойная звезда, удаленная на 8,6 световых лет, снова тускло брезжит в утреннем небе. Из-за Мариенру выползает солнце, и жара лавой низвергается с вершины горы.

А на нижнем этаже дома № 87 по Йоханнесгассе уже гремит рояль. Он расстроен самым прискорбным образом. Однако музыка живуча. Теперь отрабатывается фуга, и ее тема преподносится как клише с почтальоном, который трубит в свой рожок. Музыка внезапно обрывается, а исполнитель тут же выдает свою слабость, не позволяющую ему идти дальше. Он разучивает мелодическую фигуру, короткую трель. Сначала медленно, потом все быстрее. Он упражняется снова и снова, до бесконечности.

Ведь нынче вечером Рейнтальский симфонический оркестр дает в местном одеоне свой второй летний концерт. Объявлено выступление пианистки, которой всего шестнадцать лет, она будет играть «Коронационный концерт № 26» Моцарта. Эдуард не станет задирать юную исполнительницу. У него созрел иной план: он выступит сразу после ее дебюта, а именно в тот момент, когда она встанет из-за рояля — чтобы упредить аплодисменты. Он откажется от своей обязательной речи и начнет играть «Каприччо» в самый разгар аплодисментов. Он тщательно все обдумал. Фрак в полной готовности уже три дня висит на дверном крючке, туфли сияют лаком, а сам он преисполнен уверенности, что сегодня ему удастся безошибочное и совершенное исполнение. Такое у него было предчувствие, нечто вроде видения. Сегодня или никогда. Флоре вбивал звуки, как гвозди, в плотный воздух утра.

Полуденное солнце палит без удержу. Небесная высь как мутное стекло. Воздух зыбится в далях и морочит глаз отражениями и миражами. Вечные льды на гребне Кура стали смещаться, такое случается раз в сто лет, как утверждает местная хроника.