Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

~~~

Нескончаемая цепь невероятных событий. И все за одну ночь. При этом природа опять вздумала безнадежно влюбиться в призраков зимы, в лисьи глаза и жесткие ладони. Каждого обвевала она весной и вечерним наплывом аромата цветущих магнолий. Площадь Двух лун, имевшая очертания сердца, рокотала пульсом жизни. Садики при кафе и ресторанах снова приняли гостеприимный вид, электрические гирлянды манили, как блуждающие огоньки в густеющей тьме. Девушки смеялись, парни зубоскалили, старики отваливали домой, спать, с поспешной предупредительностью приветствуя всех без разбору, знакомых и незнакомых.

В тот вечер Харальд зашел в «Галло неро», где К. Изюмов назначил ему встречу. Ромбах, теперь уже сорокачетырехлетний мужчина, был, как всегда, безупречно одет. Темно-синий клубный пиджак от Бриони с бордовой подкладкой, голубая, сшитая на заказ рубашка. Неброский галстук с золотисто-желтым и голубым узором и узлом величиной в два больших пальца, ни больше и ни меньше. Светлосерые полотняные брюки точно отмеренной длины — до середины подъема черных полуботинок.

Как воротило его от бесформенных штанин, как презирал он слишком короткие или слишком длинные рукава рубашек. Манжеты должны выглядывать ровно на сантиметр. И как мутило его при виде волосатой кожи, когда кто-нибудь клал ногу на ногу. Сам он никогда не носил носок, он носил чулки под цвет обуви.

Этот человек, не испытывающий влечения ни к тому, ни к другому полу и, по-видимому, вообще не наделенный даром любви, воспринимал людей как манекены, представляющие экипировку. Более того, у него рука не дрогнула бы расстрелять человека, мозолившего ему глаза неправильной, сиречь непрошитой петлей на лацкане или на рукаве. Ближние были для него не более чем участниками парада безвкусицы, напоминали ему наскоро набитую ливером колбасу. Как жалки они, в своих тесных пиджачках, жакетах, пальтишках, юбках и брюках. Все было вкривь да вкось, все коробилось или натягивалось жировыми валами. Рубашки трещали на животах, юбки рвались прямо по складке для шага, а сквозь ткань джинсов проступала каемка трусиков. Что касается цвета, то тут вкус практически отсутствует вовсе.

Люди были для него не чем иным, как бого-созданными неприятностями. Зверями, пожирающими самих себя. Наблюдать их взаимопожирание, видеть, какими наивными или рассудительными они при этом прикидываются, было единственным удовольствием, которое он вытребовал у жизни.

Харальд был трубадуром погибели и часто толковал Изюмову, что самое интересное, должно быть, кроется в том, чтобы умереть от руки человека. Да, он хочет когда-нибудь быть убитым. Не успел он войти в «Галло неро», как Отелло Гуэрри уже радушно махал ему руками. Он тоже состарился, подусох, от крутого брюшка не осталось и следа. Однако он не утратил бычьего здоровья. Лицо сицилийского пастуха стало больше напоминать гористую местность. И он не изменял своей фальшивой любезности, услужливости человека, которого никогда не признавали полноценным согражданином. Над оскорблениями и провокациями, как заповедала ему при отъезде Джойя, может восторжествовать только молчание. И того, кто его презирал, он стремился уничтожить своей любезностью. А если кого и презирал сам Гуэрри, так это был Харальд Ромбах. Гуэрри ненавидел его. Этот холодный оскал, эту рассчитанность каждого слова, каждого жеста.

— Господин Изюмов уже ждет вас. Разрешите проводить к столику?

Харальд двинулся вслед за ним.

— Сиди, пожалуйста, Константин. Меня задержали.

На узком лице Изюмова отсвечивали огоньки гирлянд, свисавших с потолка, подобно рыбацкой сети. Глаза выдавали раздражение. Харальд это сразу заметил, но любопытствовать не стал.

— Хорошо, что ты наконец здесь, — вздохнул Изюмов, утирая платком губы и бородку.

— Дорогой мой! Скажите на милость, кто сегодня колдует на вашей кухне, — обратился Харальд к Гуэрри, ухватив его за руку.

— Мауро, — ответил озадаченный Гуэрри.

— Мауро. Недурно. Так, а рыба не слишком заморожена?

— Что вы, господин Ромбах!

— Недурно.

Дуэ, так звали нового бобтейла Гуэрри, ластился к его ногам, в то время как хозяин, опустив голову, отошел от стола, обернулся и, осклабившись, крикнул: Cazzo![37], после чего удалился на кухню.

— Нам нужно срочно поговорить, Харальд, — с видом конспиратора произнес Изюмов и зашелся кашлем. Когда легкие успокоились, он вытащил какую-то фотографию из кармана своего ярко-зеленого блейзера. И молча выложил ее перед Харальдом. Харальд взял фото, посмотрел на него, а затем на Изюмова, который с нетерпением ожидал реакции. За соседним столиком громко смеялись, компания обсуждала фантастический ляп главного режиссера.

— Ну и что?

— Приглядись хорошенько!

Харальд опустил глаза и вдруг раздул ноздри своего короткого тонкого носа.

— Где это?

— В Москве.

— Мауди ни разу не была в Москве.

— Конечно, не была. Это — Соня.

— Какая Соня?

— Моя сестра. Я рассказывал тебе о ней.

— Разве она не умерла?

— Умерла почти ровно двадцать лет назад.

— Ну и что? Бывают же двойники. Должно быть, так.

Изюмов качнулся в сторону, достал тонкую кожаную папку, открыл ее и извлек оттуда стопку бумаг. В этот момент подошел Рауль, чтобы принять заказ. Харальд жестом отогнал его. Изюмов склонился над столом и зашептал:

— Я уже почти забыл про это. Но две недели назад отец прислал мне фотографию Сони… на память, и тут все прояснилось.

— Что прояснилось?

— Когда с Мауди случилось все это, я достал копию медицинского заключения.

Он порылся в бумагах, нашел нужный листок и тихим, но дрожащим голосом прочитал то, что было подчеркнуто красным.

— Хромосомный набор 46, ХУ… андрогенная невосприимчивость всех тканей… Отсутствие матки и яичников… В паху формирование яичек… Однако тестостерон не оказывает действия… наружные половые органы женского типа…

— Сделай одолжение, объясни, что это значит.

— Подожди, Харальд.

Изюмов закурил сигарету, отхлебнул красного вина из недопитого бокала, снова вытащил отделанный кружевами платок и вытер губы и бородку. На его аристократическом лице блестели капли пота.

— Ты знаешь, отчего умерла Соня?

— Покончила с собой?

— Да, отравилась мышьяком. Но я не это имею в виду. Позволь, я начну с самого начала.

— Весь внимание.

— Она была чудесной девочкой, с незаурядным художественным талантом. В двенадцать лет она уже анатомически безупречно рисовала человеческое тело. У нее был потрясающий дар схватывать черты лица. Марина, моя младшая сестра, и я часто позировали ей. И отец тоже. При этом с такой гордостью держал в руках белку. Он был охотником на белок. Так что я хочу сказать… С некоторых пор — назовем это периодом созревания — Соня изменилась весьма странным образом. Мы жили тогда в одной комнатенке. Воздух моего детства был пропитан запахами отцовского пота и Марининых менструаций. От Сони ничем не пахло. У Марины была кошка, пушистый кот, который только Соне позволял брать себя на руки. И всегда кусался, когда его гладили. Его Фирсом звали… Как-то вечером Соня пришла из школы на себя не похожая. Волосы слиплись от пота, лоб горел. Меня она не хотела посвящать в то, что случилось. Взяла на руки Фирса, села на кровать и начала его почесывать. Вскоре я услышал ужасный крик Сони, в это время я учил уроки на кухне. Я прибежал в комнату, а там Соня с мертвым котом у ног… Я тебя утомляю. Но потерпи чуть-чуть.

— Странное дело… Все это повторилось. У школьной подруги… Со щенком… Я говорил… Соня изменилась… Она и знать ничего не хотела про свои обязанности, материнские, так сказать. Стала неряшливой, пропадала где-то целыми ночами и начала водиться с темными личностями. Однажды отец случайно узнал, что она стала проституткой. Но денег за услуги не брала. Она спала с мужчинами и спала с женщинами. Создавалось впечатление, что она хочет пустить вразнос свое тело. Она жила в каком-то безумном угаре, говорила порой в таком темпе, что ничего нельзя было разобрать. Почти не ела, почти не спала. И вот наступило то утро, когда ее нашли мертвой на Дмитровском шоссе.

Изюмов замолчал. Потом опять зашелся кашлем, за что принес Харальду церемонное извинение.

— Ради этого ты меня и позвал? Чтобы рассказать сентиментальную байку?

— Харальд, ты совсем не сечешь? У Сони был тот же врожденный порок, что и у Мауди. У нее не было матки. И при вскрытии пришли к точно такому же заключению, что и в случае с Мауди. А теперь вот это фото… Ты точно видел, как Мауди ребенком налетала на людей, со своими объятиями и поцелуями. Это было здесь, в этом ресторане. Соня, как говорили, стала обнимать совершенно незнакомых людей. Она потеряла всякое чувство дистанции. Господи, Харальд… Тогда… была не Мауди. СОНЯ ЖИВА!!