Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Джеймс Бернс

Пролита первая кровь — американская (хотя командир немецкой подводной лодки не знал национальной принадлежности эсминца, который торпедировал). Вести о столкновении достигли Вашингтона накануне голосования в палате представителей по вопросу о поправке к Закону о нейтралитете, отменяющей запрет на вооружение коммерческих судов. Поправку приняли явным большинством голосов — 259 к 138; законопроект передали в сенат. В День военно-морского флота, 27 октября, президент затронул тему последнего столкновения в Атлантике. Он напомнил слушателям, заполнившим большой танцевальный зал в вашингтонском отеле «Мэйфлауэр», об эпизодах с «Гриером» и «Кирни»:

— Мы хотели избежать стрельбы, но она началась. История засвидетельствовала, кто инициатор стрельбы. В долговременной перспективе, однако, важнее, кто сделает выстрел последним.

Америка подверглась нападению. «Кирни» не просто боевой корабль — он принадлежит каждому мужчине, женщине и ребенку страны...

Президент сообщил, что располагает двумя документами: нацистской картой Южной Америки и части Центральной Америки, на которой изображено пять вассальных государств, а также нацистский плакат с лозунгом «Уничтожить все существующие религии — католическую, протестантскую, мусульманскую, индуистскую, буддийскую и иудейскую!» — это в случае победы Гитлера.

— Божество крови и железа будет поставлено на место бога любви и милосердия.

Президент осудил адвокатов Гитлера:

— Нацисты составили свой собственный список современных американских героев. К счастью, этот список невелик. Я счастлив, что в нем нет моего имени.

Никогда прежде президент не выглядел столь театрально. Он вновь вернулся к инцидентам на море:

— Я заявляю, что мы не оставим это без последствий.

Президент дал оценку решению конгресса устранить ряд «слабых» положений Закона о нейтралитете:

— Это честная и реалистичная политика.

Наши коммерческие корабли должны быть защищены от «гремучих змей» моря.

Наши коммерческие корабли должны беспрепятственно перевозить американские товары в дружественные порты.

Наши коммерческие суда должны быть защищены кораблями ВМФ.

Опираясь на многолетний личный опыт, могу сказать: никаких сомнений — страна, чей флот следует традиции «вперед полным ходом и будьте прокляты торпеды!», доставит необходимые товары и грузы куда нужно.

Кое-кто говорит, что американцы разжирели, обмякли и обленились. Этого нет на самом деле, — они вновь и вновь принимают суровые вызовы.

Сегодня перед лицом самого опасного из вызовов всех времен мы, американцы, приготовились к бою и заняли боевые места...

Это одна из самых острых речей Рузвельта, но она дала незначительные результаты. После того как в сенате в течение недели неистовствовали изоляционисты, поправку к Закону о нейтралитете приняли в верхней палате соотношением 50 к 37 голосам. В середине ноября беспокойная палата представителей одобрила законопроект большинством голосов в соотношении 212 к 194. По этому вопросу президент добился от конгрессменов меньшей поддержки, чем при голосовании по ленд-лизу. Всем стало ясно — и в этом ключ к оценке Рузвельтом ситуации, — что, если администрация даже по таким простым вопросам, как вооружение грузовых судов, получает столь незначительную поддержку конгрессменов, президент не добьется на этой стадии согласия конгресса на объявление войны странам «Оси». Через три дня после произнесения Рузвельтом речи в День военно-морского флота торпедирован американский эсминец «Ребен Джеймс»; погибла команда из 115 человек, включая всех офицеров. Конгресс и население, казалось, восприняли эти потери в духе фаталистической отрешенности.

Это было необъяснимо. Перед лицом надвигавшейся войны Соединенные Штаты, как представлялось, оказались в тупике — президент страны связан по рукам и ногам, конгресс пребывает в нерешительности, население расколото и дезориентировано. Причины коренились в исторической традиции, конституции страны, привычках, учреждениях, психологическом настрое и взаимоотношениях американцев. Но ближайшая, непосредственная причина — президент США. Он следовал средней линии между оголтелыми интервенционистами и теми, кто выжидал. Увяз посередине между обещаниями уберечь Америку от войны и обличениями нацизма как главной угрозы безопасности страны. Называл гитлеризм антигуманным, безжалостным, жестоким, варварским, пиратским, безбожным, языческим, зверским, тираническим и абсолютно приверженным мировому господству. Высказал даже мрачное предостережение, что, если Гитлер овладеет Европой, американцам придется воевать на собственной территории «с такими же потерями и опустошениями, какие происходят сейчас на фронте в России».

Ныне, в середине ноября 1941 года, президент не мог сказать ничего больше. Еще меньше мог сделать; призвал народ занять боевые места, но ведь битвы не было. «У него не осталось больше материала для фокусов, — говорил позднее Шервуд. — Мешок, из которого он так часто изымал кроликов, опустел». Всегда умевший влиять на массы и обладавший большой силой убеждения, Рузвельт столкнулся с величайшим кризисом, из которого невозможно выбраться. Умевший выбирать нужное время, импровизировать и манипулировать, он столкнулся с разбухшим балансом сил и стратегий, — обеспечить какую-либо устойчивость или что-то изменить оказалось выше его сил и способностей. В начале августа президент утратил инициативу, ему оставалось только выжидать. А влияние на ход событий, в том числе решающее, все еще оставалось в руках Адольфа Гитлера.

Кризис президентского руководства проявился в дилемме национальной стратегии 1941 года. Согласно перспективным планам США в случае войны должны непосредственно участвовать в боевых действиях против Германии и уклоняться или сдерживать воинственность Японии. Рузвельт не исключал конфронтации с Германией, вероятно, в связи с рядом инцидентов в Атлантике, но избегал конфликта с Японией. Обличая нацизм, старался не упоминать японскую агрессию или империализм. Однако Гитлер сознательно избегал доводить дело до войны в Атлантике; между тем на Дальнем Востоке обстановка отнюдь не нормализовалась, а становилась все более критической.

А если бы война разразилась в Тихоокеанском регионе, что тогда? Наиболее вероятно, что японцы нанесли бы удары по английским и голландским владениям, но не американским. Шервуд поставил вопрос довольно остро. Вот французские изоляционисты шумно протестовали: «Для чего нужно умирать за Данциг?»; так почему американцы должны умирать, защищая Кра-Итсмус или британский империализм в Сингапуре, голландский империализм в Ост-Индии или большевизм во Владивостоке? США уже недостаточно просто оказывать помощь; несомненно, Рузвельт мог добиться объявления войны, но выдержит ли расколотая и удрученная страна испытание тотальной войной? И если США не станут сопротивляться японской агрессии против Англии и Голландии вооруженным путем, что случится с британской обороной на Дальнем Востоке, ведь Англия предпринимает колоссальные военные усилия на Британских островах, Ближнем Востоке, Северной Африке и в акваториях семи морей?