Франчиска - Николае Бребан

это он намеревается разрешить обсуждаемую проблему без займа, все ожидали, что отец сам объяснит это. Но он тоже умолк, словно испугавшись того, что уже наговорил. Наступила долгая пауза. Сесилия поднялась со своего места, подошла к окну и стала смотреть на улицу. Петрашку выбрался из качалки и принялся расхаживать вдоль стены за спиной моего отца, который с отсутствующей улыбкой собирал на столе крошки хлеба.

Вскоре и мы кончили свою игру, а так как дедуси, с которым мы привыкли проводить большую часть времени в доме Петрашку, уже несколько месяцев не было, все мы ввалились в столовую.

«Ты не хочешь спать, Франчиска?» — спросила меня мать.

Я, примостившись около нее, отрицательно покачала головой, счастливая тем, что нахожусь среди взрослых. Я остерегалась проронить хоть слово из боязни, что взрослые, услышав мой голос, вдруг вспомнят, что уже поздно и нужно расходиться. Но мать, которая обычно первая подавала знак, что пора идти домой, кажется, забыла об этом. Все с тем же пристальным вниманием она смотрела на отца, который продолжал упорно молчать.

«Идите, идите отсюда! — проговорила тетя Мэриуца, легонько подталкивая в спину своего старшего сына Габриэля. — Анишоара! — ласково улыбнулась она моей сестре, которая одним пальцем нажимала клавиши пианино. — Иди и ты вместе с ними. Габриэль, покажи им свой планер».

Габриэль из реек и полотна склеивал авиамодель, которую мы видели уже трижды. Кроме того, она еще не была готова, и поэтому смотреть на нее не было никакого интереса.

Габриэль и Анишоара вышли из комнаты, а я, сжавшись в своем уголке, осталась. Я боялась пошевелиться и вздохнуть, и меня не заметили. Меня почему-то сильно заинтриговал разговор.

«Я тебе кое-что покажу!» — обратилась вдруг тетя Мэриуца к моей матери. Она достала снизу из гардероба длинный сверток из розовой бумаги. Развернув его, она раскинула на диване отрез на летнее платье. Обе женщины принялись рассматривать материю, подробно обсуждать ее, мужчины же продолжали молчать. Через полчаса мы отправились домой. Всю дорогу мать была очень внимательна к отцу. Она взяла его под руку, а нас послала вперед. Сесилия и Анишоара тут же послушались и побежали наперегонки, затеяв какую-то игру. Меня же это не увлекало. Отстав от них, я скрылась за акациями, которыми была обсажена эта длинная улица, и оказалась за спиной у родителей. Было уже около полуночи, воздух был прозрачен и чист.

«…что там ни говори…» — услышала я голос матери, которая старалась идти в ногу с отцом. Она прижималась к нему и все время поглядывала на него, что случалось весьма и весьма редко.

Они казались парой несколько перезревших влюбленных, которые строго следят за своими жестами и пытливо заглядывают друг другу в глаза.

Моего отца удивляли и стесняли эти неожиданные знаки внимания со стороны матери. Он опасался смотреть на нее, опускал глаза и посмеивался своим глухим, виноватым смешком.

«…что там ни говори, но сегодня, Корнель, ты был удивителен. Я просто-напросто тебя не узнавала!»

«Чего тут удивительного?» — протестовал отец, стараясь делать шаги поменьше, чтобы попасть в ногу с матерью.

«Я начинаю думать, что ты влюблен!»

«Влюблен? — переспросил отец и остановился. — В кого же я могу влюбиться?»

«В меня, в меня! — прозвучал холодный голос матери, но потом она сделала над собой усилие, и тон ее стал кокетливым: — Ты вел себя удивительно, словно влюбленный! Даже тогда, когда ты ухаживал за мной, ничего подобного не бывало…»

«Чего именно? — поинтересовался отец, глядя себе под ноги и слегка пожимая плечами. — И что же было удивительного сегодня?»

«О, ты был прекрасен! Ты был бесподобен!» — воскликнула мать, подпрыгивая на одной ножке, словно девочка.

Отец засмеялся, несколько удивленно и добродушно посмотрел на нее и снова пожал плечами. Он продолжал идти вперед, а мать, которая не отпускала его руки и подпрыгивала на ходу, все время хотела столкнуть с тротуара его большую, круглую фигуру, очень похожую на снежную бабу. Оба молчали. Мать перестала прыгать и, запрокинув голову, принялась рассматривать небо, предоставив отцу возможность вести ее, как слепую. Улицы были пустынны, в окнах темно, фонари чуть-чуть покачивались от легкого ветерка. Мы шли словно по картонному городу, и казалось, коснись мы его стен, они упадут и вся наша семья очутится на обширной равнине под низким теплым небом, шествуя куда-то в бесконечность: высокая и стройная Сесилия, которая скоро будет сдавать экзамены на бакалавра, хохочущая, с растрепанными волосами, играющая с Анишоарой в догонялки между тонкими стволами акаций, я, семенящая мелкими шагами возле самых домов, отец, грузный мужчина с большой, круглой, почти лысой головой, а рядом с ним, крепко держа его под руку, мать — стройная, почти на полголовы выше его, со строгим лицом, большими глазами, в которых светится какая-то неодолимая сила.

«Как бы там ни было, — проговорил отец через некоторое время, слегка покашливая, — неплохо поговорить с Мезинкой, нужно узнать, как там…»

«Ты хочешь это сделать завтра?» — перебила мать, все время ласкавшаяся к нему. Она выглядела такой счастливой рядом с ним, что это явно сбивало его с толку и смущало.

«Если ты хочешь, я могу сходить завтра утром или лучше во вторник, а то завтра заседание в консистории и оно может поздно кончиться…»

«Или в среду», — таким мечтательным и не подходящим ко всему разговору тоном протянула мать, что я чуть не засмеялась.

«Нет, нет, — запротестовал отец, твердо шагая с опущенной головой, — я пойду во вторник, а по дороге…»

«Ни во вторник, ни в среду! — воскликнула мать, словно продолжая какую-то игру, только что придуманную ими, как это сделали Сесилия и Анишоара. — Ни во вторник, ни в среду! — повторила мать, ласкаясь к отцу. — И ни в четверг!»

Отец молча посмотрел на нее, чуть приподняв брови.

«Ни в четверг, ни в пятницу! — продолжала мать, слегка сюсюкая, как она делала всегда, когда хотела казаться маленькой и беспомощной. — И ни в субботу!» — воскликнула она вдруг и, остановившись, стала крутить отца вокруг себя, крепко держа его за руку.

«Ничего не понимаю! — проговорил он, и на лице его появилась растерянность. — Ты хотела купить у Мезинки крупорушку. Я…»

«Я больше не хочу покупать у Мезинки крупорушку!»

«Ты сама хочешь с ним поговорить?» — вполне серьезно спросил отец.

«Зачем? — ответила мать. — Я и видеть его не хочу».

«Но он так трогательно здоровается с тобой!»

«Мне ничего не надо!» — И мать сделала королевский жест.

«Ничего не понимаю! — пробормотал отец, видимо, смущенный своей несообразительностью. — Тогда зачем ты затеяла разговор о стене, которую надо сломать?..»

«Это все