Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939 - Яков Яковлевич Алексейчик

Германия, о чем ее министр иностранных дел Константин фон Нейрат проинформировал посла Польши Юзефа Липского в беседе, состоявшейся еще 13 июля 1934 года. В тот же день польский министр Юзеф Бек сказал немецкому послу Гансу-Адольфу фон Мольтке, что и «для польской внешней политики более важной является польско-германская декларация, нежели иллюзорно укрепляющий ее безопасность восточный пакт. Потому правительство РП (Речи Посполитой. — Я.А.) не намерено участием в сомнительных комбинациях нарываться на рискованную пользу, которая из них вытекает». Во время разговора с М.М. Литвиновым во время одной из встреч на европейских политических полях польский министр опять же «очень сдержанно отреагировал на согласованный за его спиной замысел», ограничившись выражением сомнения в том, что «Берлин согласится войти в такого рода комбинацию», пишет Войцех Матерский. При этом, подчеркивает польский историк, Юзеф Бек опять «не скрывал своего разочарования тем, что Париж маргинализирует роль Польши в системе союзов для Восточной Европы». Похоже, это было самым болезненным моментом для Варшавы, упорно стремящейся играть вовсе не второстепенную роль на континенте.

Войцех Матерский поясняет, что в предложенном пакте руководство польского МИДа усмотрело только видимость пользы от того, что в случае угрозы для Польши на помощь поспешат «все государства региона на основе автоматизма обязательств». И еще Варшаве казалось, что пакт не только «ослаблял с таким трудом достигнутую разрядку в отношениях с СССР и Германией», но и создавал фундамент для «вмешательства окрестных стран в польские внутренние дела». Особая опасность виделась в Красной армии, которая, продолжим цитирование названного автора, «в случае каких-либо замешательств в балтийских странах или в Чехословакии, «неся им помощь», под этим предлогом вступила бы на польскую территорию и, возможно, навсегда». Так же могли поступить и немецкие войска. Тогда «роль Польши в европейской политике подверглась бы полной маргинализации и была бы приравнена к роли Литвы». Подобное приравнивание для варшавских политиков являлось просто оскорбительным, с миниатюрной Литвой у Польши по-прежнему не было даже дипломатических отношений, но и Каунас — тогда литовская столица — не желал их иметь из-за отнятого у литовцев Вильнюса, что поляки совершили в 1920 году. Повод для беспокойства виделся Варшавой и в том, что «в случае конфликта с Германией… французские гарантии заменялись бы гарантиями СССР», а это в Речи Посполитой «расценивалось, скорее, как угроза, нежели польза».

В то же время Бек об отношении к идее Восточного пакта четко высказывался только в беседах с германским послом фон Мольтке. Во время встреч с дипломатами других стран он «лавировал, избегал ясных деклараций, особенно с французами, не желал брать на себя неприязнь за перечеркивание концепции, признанной Парижем панацеей от всех угроз мира в Центральной и Восточной Европе». К тому времени «в Париже, похоже, господствовало убеждение, что Бек вступил в сговор с Гитлером и вместе они ведут игру воображений, чтобы убить идею пакта». Французский посол в Польше Жюль Лярош «дошел до угроз, что под нажимом общественного мнения французское правительство может пойти на денонсацию военного союза с Польшей». Но и они не подействовали на варшавских руководителей. В сентябре последовало сразу три возражения против подписания пакта — одно от Рейха, два от Польши. В Берлине «отвергли возможность подписания какого-либо многостороннего договора о взаимной помощи в условиях, когда Германия по-прежнему дискриминируется в сфере вооружений». В Варшаве высказались против «участия Чехословакии и Литвы в предложенном соглашении», кроме того, «поставили под сомнение все задуманное, если в нем не будет участвовать Германия».

Не поспособствовало делу подписания такого договора и подключение Лондона, предложившего несколько видоизмененную формулировку пакта. Ради нее британский министр иностранных дел Энтони Иден съездил в Москву, куда английские руководители такого ранга после революции не наведывались еще ни разу, затем побывал в Берлине и Варшаве. В Москве ему удалось убедить Сталина в том, что взаимопомощь, предусмотренная пактом, должна носить не автоматический, а «факультативный» характер, то есть не обязательный, может оказываться только после дополнительных консультаций, а вот из Берлина и Варшавы Идену пришлось уехать ни с чем. Лондонское предложение там не было принято, поскольку оно «угрожало «растворением» польско-германской декларации в массе подобных соглашений о ненападении». Во время встречи Юзеф Пилсудский и Энтони Идена «старался переубедить, что советская Россия представляет собой значительно большую угрозу для европейского мира, нежели Германия». Даже соглашаясь с утверждением, что Советский Союз является слабым государством, «маршал акцентировал иррациональность (истеричность) поведения советских властей в сфере отношений с заграницей, что — по его мнению — создает для Польши серьезную опасность, большую, нежели со стороны куда больше обличаемого Третьего Рейха». После отъезда британского министра Юзеф Бек подвел своеобразную черту под длившимся довольно долгое время процессом, заявив, что «практически Восточный пакт можно считать похороненным».

Не поддержало польское руководство и проект Западного пакта, подписантами которого собирались стать Франция, Англия, Бельгия с намерением распространить его действие и на Польшу с Чехословакией. Главная цель такого договора состояла в том, чтобы гарантировать «нерушимость территорий и границ». Но в Варшаве не пожелали гарантий внешних рубежей Чехословакии. Отвергнут был и тот вариант Западного пакта, который предполагал включение в число его участников и Польши, и Германии. Притом отвергнут, несмотря на то, что, по мысли Войцеха Матерского, заключение договора «было равнозначно признанию роли Речи Посполитой как великой державы, государством, равным по значению, политическому и военному потенциалу остальным подписантам возможного пакта». Правда, на признание Польши великой державой требовалось согласие Германии, куда специально, дабы почуять, что на сей счет думают в Берлине, завернул Юзеф Бек по пути из Женевы в январе 1937 года. Однако «результат проведенного в столице Третьего Рейха зондажа не был ободряющим». Почему? Не будет ошибкой, если сказать, что нацистский Рейх не нуждался в Польше, от которой могло что-то заметно зависеть в Европе, тем более зависеть в поведении Германии на европейском политическом пространстве. Не нашло поддержки в Варшаве и пришедшее из советской столицы предложение сделать санкции Лиги Наций обязательными для исполнения. Войцех Матерский отмечает в этой связи, что польский министр не «считал возможным дать Лиге прерогативы, непосильные для исполнения». Как и его учитель-маршал, Юзеф Бек тем самым дал понять, что он лучше остальных членов этой международной организации видит, какие действия ей по силам, а какие являются неподъемными.

Первый зарубежный официальный визит после смерти маршала Юзефа Пилсудского, напоминает Войцех Матерский, глава польского МИДа в начале июля 1935 года совершил в столицу нацистского Рейха. Еще перед отъездом в Берлин Юзеф Бек заявил, что «желает продолжения политики польско-германского сближения». Свою позицию он пояснил тем,