Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939 - Яков Яковлевич Алексейчик

четыре процента государственного бюджета, то в год его подписания — уже восемнадцать, через два года — тридцать девять, через четыре — половину всех расходов. Спустя лишь год фюрер громогласно заявил, что вообще прекращает соблюдение статей Версальского договора, которые ограничивают Германию во всем, что касается ее вооруженных сил, заодно сообщил, что увеличивает армию сразу в пять раз, что намерен восстановить военно-воздушные и военно-морские силы, тяжелую артиллерию. Рейхсвер был переименован в вермахт. Еще годом позже Гитлер ввел свои войска в демилитаризованную по условиям Версальского мира Рейнскую область, что, по утверждению многих историков, и стало прологом Второй мировой войны. Всего через два месяца после январской беседы Германа Геринга с Юзефом Пилсудским в Варшаве — 16 марта 1935 года — фюрер нацистов заявил о «восстановлении военного суверенитета Рейха». Он ввел также всеобщую воинскую повинность, переименовал рейхсвер в вермахт и начал резко наращивать его воинский состав, численность которого даже в мирное время должна была составлять уже 800 тысяч человек — в восемь раз больше, чем предусматривали условия Версальского договора, на которые главный нацист попросту перестал обращать внимание. При таком развороте германский вермахт становился почти в три раза больше войска Речи Посполитой. Полковник польской артиллерии и доктор исторических наук Ян Цялович, обратившись к тем временам, пришел к выводу, что 1935 год стал годом начала катастрофы для Европы. И для Польши тоже, которой, как потом оказалось, предстояло быть первой жертвой в той катастрофе.

Курсом Маршала — к финишу Польши…

Возвращаясь к тем годам, стараясь понять, почему все произошло так, как произошло, неизбежно приходишь к вопросу, чем все-таки руководствовался маршал Пилсудский, уделив свое «особое внимание» отношениям с Германией, несмотря на то, что она уже стала нацистской. Даже если действительно в Польше и во всей Европе абсолютно никто не знал, какие замыслы таятся в его голове, невозможно исходить из того, что никаких планов на будущее у Начальника Речи Посполитой не было. В данном случае уместным будет напомнить, что формально такая должность была упразднена еще в 1922 году после избрания Габриэл Нарутовича первым президентом Польши, но фактически ею до конца своих дней руководил Юзеф Пилсудский, не оглядываясь ни на кого. Это его «осенила» идея выйти непосредственно на Гитлера, минуя Министерство иностранных дел Рейха, а заодно и свое, для заключения столь неожиданной для всех польско-германской декларации. Допустить, что маршалу вовсе не были известны настроения и представления, касающиеся Германии и ее места в глобальном мироустройстве, доминирующие в политических, особенно военных кругах этой страны после прихода к власти нацистов, никак невозможно. Всеми фибрами чувствуя, что от Гитлера и его сподвижников исходит очень большая опасность, он и предлагал Парижу — своему главному союзнику — зажечь так называемую превентивную войну, дабы пресечь нацистское зло на его «государственном старте». Кроме того, вряд ли ему не было ведомо и суждение о Версальском договоре, высказанное известным французским военачальником Фердинандом Фошем сразу после его подписания. С этим французским, а заодно британским и польским маршалом он был знаком лично, более того, награждая его польским крестом «Virtuti Militari», Пилсудский снял знак названного ордена с собственного мундира и приколол к мундиру Фоша. А Фердинад Фош был убежден в том, что Германия неизбежно постарается вернуть потерянные в Первой мировой войне территории, заключенный в Версале мир является лишь перемирием, рассчитанным на двадцать лет. К моменту выбора, который встал перед Юзефом Пилсудским после прихода нацистов к власти в Германии, полтора десятка лет, отмеренных Фошем, уже пролетело.

Трудно поверить, будто не знал польский маршал и о том, что «главной целью вооружающегося III Рейха в 30‑е годы ХХ столетия был конфликт с СССР», мимо чего не прошел и современный польский журналист Вольдемар Ковальски в своем отклике на выпуск в Польше книги уже цитированного германского историка Рольфа-Дитера Мюллера «Враг стоит на востоке. Гитлеровские планы войны против СССР в 1939 году». Более того, в первом же абзаце своей публикации по этому поводу пан Вольдемар напомнил, что «Адольф Гитлер, как минимум, до весны 1939 г. рассчитывал на совместный удар на Восток», — такой вывод, по его мнению, неизбежно следует из анализа, произведенного Рольфом-Дитером Мюллером. Но если главный враг для Гитлера — это Россия, если кратчайший путь к ней ведет через Польшу, потому и Речи Посполитой не миновать зла, неизбежного при вспышке большой драки, тогда что именно Юзеф Пилсудский упорно стремился положить в основу взаимоотношений с Третьим рейхом после того, как Париж — главный союзник — отказал ему в превентивном ударе? Ответ на такой вопрос теперь не выглядит столь уж большой тайной, если внимательно присмотреться к историческим фактам и попытаться разложить их, как говорится, по полочкам. Начнем с того, почему польский маршал, сделав резкий поворот, первым в Европе пошел на подписание фактически приятельского соглашения с нацистским фюрером — с тем, с кем совсем недавно не на шутку собирался воевать и к тому же призывал своих союзников. В основу такой «раскладки» положим по преимуществу польские источники.

Многие нынешние историки в Речи Посполитой упорно утверждают, что заключение польского пакта с Гитлером якобы стало результатом не только правильной оценки текущих европейских реалий, но и далеко идущего стратегического предвидения, даром которого обладал Юзеф Пилсудский. По мнению того же Войцеха Матерского, реалии подводили маршала к тому, что «для Польши подписание совместного соглашения о ненападении существенным способом выровняло бы ослабление безопасности границ с Германией, вызванное ее выходом из Лиги Наций», а заодно «возвратило бы пошатнувшееся состояние равновесия между восточным и западным соседями». В Варшаве, отмечает историк, отторжение Лиги Наций, сделанное Германией, истолковали так, что Гитлер больше не намерен «молиться» на международные соглашения, посему зыбкость западной польской границы, не признанной Рейхом, значительно возрастает. Отсюда, дескать, проистекла одна из главных необходимостей для принятия польских решений: их суть состояла в том, чтобы по возможности обезопасить западные рубежи Речи Посполитой.

Если же перейти к предвидению маршала Пилсудского, то, оказывается, Варшаве мнилось еще и опасение, что «международное неприятие Гитлера и Третьего рейха могло оказаться преходящим, что и подтвердил дальнейший ход событий, и если бы польский МИД не смог довести дело до подписания декларации, такая возможность была бы отодвинута на целые годы». Из сказанного проистекает, что не случись тогда политическая дальнозоркость Пилсудского, то Польше для налаживания упущенной дружбы с Рейхом потом пришлось бы догонять не только Англию с Италией, но даже Литву с Эстонией и Латвией, которые впоследствии —