Шрам - Марина Дяченко

— Уже близко, — прохрипела Тория, поудобнее устраивая руку Солля на своих плечах. — Уже почти пришли…

Свободной рукой Эгерт ухватился за перила — и вдруг встал, будто по колени провалившись в камень.

Человек на мосту повернул голову — Тория увидела немолодое, прорезанное вертикальными морщинами лицо с большими, прозрачными глазами. Лицо это показалось Тории знакомым; только через несколько секунд она вспомнила, что стоящий перед ней человек жил когда-то в трагически памятной каварренской гостинице «Благородный меч».

Скиталец стоял неподвижно, не сводя глаз с Эгерта и Тории; взгляд его ничего не выражал — так, во всяком случае, ей показалось.

— Эгерт… — сказала она враз пересохшими губами. — Это… судьба.

Вцепившись руками в перила, Солль шагнул вперёд — и остановился, не в силах издать ни звука.

Скиталец отвернулся. В правой руке его зажата была горсть мелких камушков — один из них полетел в канал, оставив на воде широкий, расходящийся круг.

Солль молчал. Минута тянулась за минутой, и один за другим падали в воду камушки.

— Эгерт, — прошептала Тория. — Ну же… Попробуй… Попытайся… Ну…

Истратив весь свой запас, Скиталец бросил прощальный взгляд на двух обмерших пешеходов — и, запахнув полу плаща, зашагал прочь с моста.

Послышалось сухое шипение — Солль втянул воздух запёкшимся, похожим на чёрную щель ртом.

Тогда, отбросив его руку, Тория метнулась вперёд так, что подол тёмного платья захлопал на ветру, как парус:

— Господин! Постойте… господин!

Скиталец не сразу, но приостановился. Обернулся вопросительно:

— Да?

Тория оказалась так близко, что при желании могла дотронуться протянутой рукой до замысловатого эфеса шпаги у его пояса. С трудом выдерживая пристальный взгляд, выпалила прямо в прорезанное морщинами лицо:

— Здесь… Один человек. Он хочет… Ему надо с вами поговорить, это вопрос жизни и смерти, умоляю, выслушайте его!

Длинный тонкий рот чуть дрогнул:

— Он немой?

Тория растерялась:

— Что?

Скиталец шумно вздохнул. Усмехнулся, теперь уже точно усмехнулся, но усмешка эта не принесла Тории облегчения:

— Разве этот ваш человек немой? Почему за него говорите вы?

Тория беспомощно оглянулась на Солля. Тот стоял на мосту, вцепившись рукой в перила, и молчал, будто навек утратив дар речи. Ветер теребил свалявшиеся светлые волосы.

— Эгерт! — крикнула ему Тория. — Возьми себя в руки… Скажи… Ты же хотел сказать, скажи!

Солль смотрел так, как смотрит на охотника угодивший в капкан лисёнок, и молчал.

Скиталец чуть поклонился Тории — и двинулся прочь. Потрясённая нелепостью и неправдоподобностью случившегося, она кинулась за ним, как базарная попрошайка кидается за всяким, посулившим монетку:

— Господин! Пожалуйста…

Кажется, она даже схватила его за рукав; она готова была упасть на колени, когда Скиталец обернулся, теперь удивлённо:

— Что же?

— Не уходите, — прошептала она, задыхаясь. — Он сейчас скажет… Он скажет.

Скиталец смерил её внимательным, изучающим взглядом — она задрожала, чувствуя себя прозрачной, видимой насквозь. Тонкие губы снова дрогнули в усмешке:

— Что ж… Может быть, вы и правы… Может быть, — и, повернувшись, Скиталец всё так же неспешно вернулся на мост.

Эгерт стоял на том же месте; Скиталец подошёл близко, почти вплотную, и глаза его были на одном уровне с глазами высокого Солля:

— Ну?

Эгерт проглотил застрявший в горле комок. Произнёс чуть слышно:

— Каваррен…

— Помню, — усмехнулся Скиталец терпеливо, — хороший город… — и вдруг спросил ни с того ни с сего:

— А вот как вы думаете, эта жеребьёвка перед казнью — милосердие или, наоборот, жестокость?

Солль передёрнулся. Прошептал через силу:

— И то, и другое… Надежда в ночь перед казнью… И сомнения… Муки… Переход от отчаяния к вере… Потом обман надежды — и человек не готов… Умереть достойно…

— Не все умеют умереть достойно, — заметил Скиталец. — Однако, откуда вы знаете? В вашей жизни ведь не было ночи перед казнью, откуда вам знать, что такое отчаяние и что такое надежда?

— Мне кажется… — вздохнул Солль, — что я уже немного знаю… Немного. Я… научился. Но… вам, конечно, виднее — вы-то знаете, что такое ночь перед казнью…

Тория, стоявшая рядом, похолодела. Скиталец, кажется, удивился:

— Да? Что ж… Мне много чего известно, это правда… А вы прилежный ученик… Солль.

Эгерт вздрогнул от звука своего имени. Прижал ладонь к шраму:

— Можно… это… снять?..

— Нельзя, — уронил Скиталец, глядя в воду. — Отрубленные головы обратно не прирастают. Только сущий малыш может мучить жука, пытаясь приспособить на место лапку, которую сам же и оторвал… И некоторые заклятия тоже не имеют обратной силы, Солль. Придётся смириться.

Стало тихо. Бумажный колпак, всё это время блуждавший от берега к берегу, наконец-то размок, расклеился и понемногу стал тонуть.

— Я так и думал, — глухо сказал Солль. В голосе его скользнуло нечто такое, от чего у Тории волосы встали дыбом.

— Эгерт, — она шагнула к нему и вцепилась в его руку. — Эгерт, всё будет… Всё будет хорошо. Не надо… Пойдём домой. Всё будет… Вот увидишь, Эгерт, — но в этот момент воля изменила ей, и она горько расплакалась.

Солль, стоящий на ногах на удивление твёрдо, подставил ей руку, и теперь уже она оперлась на его локоть. Медленно и молча они двинулись прочь; за спиной у них раздалось вдруг негромкое:

— Минутку…

Оба, вздрогнув, обернулись.

Скиталец стоял, привалившись к перилам, и в задумчивости разглядывал носок собственного ботфорта. Поднял голову, прищурился навстречу восходящему солнцу:

— Заклятие не имеет обратной силы, но может быть сброшено… В исключительных обстоятельствах. Раз в жизни бывает этот момент, и пропустивший его лишается надежды навсегда; условия же таковы…

Легко забросив плащ за спину, он спускался им навстречу, и Эгерту показалось в это мгновение, что Скиталец — его ровесник.

— Слушайте и запоминайте, Солль:

КОГДА ПЕРВОЕ В ВАШЕЙ ДУШЕ ОБЕРНЁТСЯ ПОСЛЕДНИМ…

КОГДА ПУТЬ БУДЕТ ПРОЙДЕН ДО КОНЦА…

КОГДА НА ПЯТЬ ВОПРОСОВ ВЫ ПЯТЬ РАЗ ОТВЕТИТЕ «ДА»…

Скиталец замолчал. Добавил тихо:

— Заклятие спадёт само собой… Только не ошибитесь. Ошибиться легко, и ошибка дорого вам обойдётся… Прощайте, господа. Не повторяйте своих ошибок…

Едва продравший глаза служитель обмер от изумления, увидев поднимавшихся по парадным университетским ступеням вольнослушателя Солля и дочь декана Торию. Оба были бледны, как покойники, и готовы были упасть, лишившись опоры; опорой каждому служила рука другого.