Возвращение чудес - Владимир Крышталев

Девочка слушала очень внимательно, но пока не делала никаких замечаний. Ее глаза пробудились от первоначальной апатии, и это меня радовало.

— По большому счету выясняется, — продолжал я, — что доктор только помогает в лечении. Внутренняя сила самого человека — вот что обеспечивает здоровье и возвращение к здоровью. А доктор лишь может подсказать, как эту силу лучше использовать, на какие мелочи следует обратить внимание. Только и всего.

— Внутренняя сила, — задумчиво повторила Луиза. — Я себя совсем не чувствую сильной.

— Это совсем необязательно. Чувствовать себя сильным и быть сильным — разные вещи. Один мой знакомый, крупный парень, как-то наткнулся на крепкий добротный забор. Ну, бывает. Знаешь, люди не всегда хорошо держатся на ногах, когда выпьют много вина? Так вот, забор упал, а парень этого даже не заметил. Потом ему показали, что он наделал, а парень говорит: врете вы всё, я вам что, буйвол, — такой забор снести?

После этой истории я впервые услышал, как принцесса смеется. Смех прозвучал тихо, почти неслышно, но для меня он значил очень много. Девочка с готовностью шла на общение — следовательно, ее апатия была неустойчивой, или временной. Дай Бог, чтобы не оправдались мои худшие опасения! Впрочем, кажется, я начинаю кое-что понимать — кое-что, вселяющее надежду.

— И еще, — сказал я, возвращаясь к теме. — Ты же видела, как вместе мы прогнали твою няньку за дверь. Это еще никому не удавалось, правда? Почему же не допустить, что вместе мы способны и на другие невозможные дела?

Луиза задумалась, вновь став серьезной. Затем произнесла:

— Невозможное — это то, что никто не может делать.

Я покачал головой:

— Так должно быть. Однако на самом деле люди не знают, кто на что способен. Я могу считать, будто это невозможно, а другой человек возьмет да и сделает. Прогнали мы няньку, или нет?

Губ принцессы коснулась улыбка.

— Тогда давай поговорим, как всё произошло, — предложил я. — Мне очень мало известно, что за обстоятельства сопровождали твой недуг. Было бы здорово, если бы ты помогла мне узнать как можно больше деталей. То, что ты думала или чувствовала, не менее важно, чем какие-то события.

Это поставило девочку в тупик.

— Так о чем я должна рассказать?

Я пожал плечами:

— О чем хочешь. Что запомнилось. Понимаешь, какая-нибудь подробность в твоей истории может навести нас с тобой на нужный след. Я не знаю, что это будет, и потому не могу задать правильного вопроса.

Некоторое время мы помолчали, а потом Луиза начала рассказывать.

Она вспомнила свой первый день болезни в малейших деталях — наверное, доктора часто спрашивали об этом. Самым странным здесь была полная внезапность. Ноги у девочки отнялись без всякого предупреждения, сразу. Еще вчера юная принцесса бегала наравне с остальными сверстницами, а сегодня не смогла встать с кровати. Не обнаружив никаких других признаков болезни, лекари в недоумении разводили руками. Мать-королева плакала, придворные суетились, Виктор метал громы и молнии. Ничего не помогало.

Я вставлял замечания, помогая девочке четче сформулировать мысли и выразить чувства, но избегал задавать вопросы. У меня возникла идея, которую стоило проверить, — и потому надо было дать принцессе выговориться.

Сперва рассказ Луизы напоминал хорошо заученную песню, которая настолько знакома, что ее поют без души: привычно играя голосом, привычно перебирая аккорды. Но потом девочка оживилась и заговорила свободнее. Я ее не сдерживал, не возвращал к теме, когда она вдруг перескакивала на другое, — и это, наверное, сыграло свою роль. Она вспоминала всё больше и больше деталей. Иногда в ее глазах появлялись слезы, а голос начинал дрожать, однако я не останавливал принцессу. И она рассказывала дальше.

В один из таких моментов в комнату заглянули. Девочка тут же закрылась одеялом — не ожидал от нее такой прыткости, — но няня всё заметила.

— До чего ребенка довел, изверг! — заголосила она. — Измывается над дитятей.

Могу ручаться, что я не перемещался в пространстве, подобно Клоду. Но возле нее очутился практически мгновенно. Сгреб старушку, как сноп сена, и выставил за дверь.

— Не пускать! — прошипел я на слугу.

Тот вытянулся. Почти беззвучно я добавил:

— Отправь кого-нибудь к его величеству. Скажи передать: я смогу вылечить его дочь, если всякие болваны перестанут врываться в комнату без предупреждения. А сам — ни шагу от двери! И никого не пускать! Здоровье принцессы — в твоих руках. Понял?

Слуга кивнул. Закрыв дверь, я вернулся к Луизе. Пришлось срочно гасить все негативные чувства и заново перестраиваться на добродушный лад.

— Столько шума, — сказал я, посмеиваясь (злость послушно осела на дно, а затем и вовсе растворилась). — Беспокоятся о тебе.

Принцесса вынырнула из-под одеяла, вытирая слезы.

— Они мне надоели, — призналась она. Сейчас ее голос окреп, и мне уже не приходилось прислушиваться. — Они ничего не разрешают. Им я не могу даже ничего рассказать. Только и слышишь: так надо, а так не надо. Не волнуйся, не переживай, не страдай. Покушай фруктов, так велел доктор. Не надо плакать.

На ее щеках вновь наметились две мокрые дорожки. Она шмыгнула носом и заявила:

— Никому не интересно, чего хочу я. Вокруг одни «надо».

— Ты чувствуешь, что тебя огородили запретами, множество из которых бесполезны.

— Да, — девочка сглотнула. — Мне всегда становилось только хуже. Зачем нужны запреты, если всё равно…

Она еще раз вытерла слезы своими худыми ручонками. Я молчал. Сейчас, после весьма долгого разговора, между нами установилось особого рода доверие. Длинные паузы уже не вызывали чувства неловкости, и можно было просто подождать.

Когда же Луиза заговорила снова, ее слова, внешне никак не связанные с предыдущими признаниями, явились для меня неожиданностью:

— Я до сих пор помню его лицо.

«Чье лицо?» «Почему ты его помнишь?» «Какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорили?» Все эти вопросы немедленно возникли в моей голове, однако я не дал им ходу. В данном случае спешка была явно лишней. Кажется, девочка впервые за многие месяцы выражала то, что чувствует. А чувства не поторопишь.

— Он видел, что я на него смотрю. Он хотел показать, что ему не страшно. Но он боялся. Он не хотел умирать.

Отрывистые фразы вырывались как бы сами по себе. Каждая следующая звучала отдельно от предыдущей. Слова казались тяжелыми, будто камни (я даже вообразил, что они затем с грохотом падают на пол).

— Мне было тяжело. Отец хотел, чтобы я смотрела… Его привязали. К столбу.