Лжедмитрий I - Николай Алексеев

А потом…

Борис настойчиво гнал от себя непрошеные мысли, но они лезли в голову.

— Не надо, не надо, — шептал Годунов, но тут снова раздался хриплый смешок Клешнина. Борис не видел его, однако слышал:

— Не желаешь? И все же я тебе расскажу. А было то так. Приехал в Углич Михайло Битяговский со своими людьми верными и почали искать, как бы царевича извести, и надоумились. Выждали, когда кормилица царевича гулять вывела, подошли хмельные, удалые. Осип Волохов взял Дмитрейку за руку и вопрошает: «Это, царевич, ожерелье, чать, новое?» Хи-хи! — дребезжаще засмеялся Клешнин и продолжал свое: — А младенец Дмитрейко Волохову ответствует: «Нет, ожерелье у меня, старое». Тут Осип нож из-за сапога выхватил и ткнул царевича в горло. Дмитрейко упал, кормилица на него сверху навалилась, прикрыла собой царевича от убийц. Данилка Битяговский с Никиткой Качаловым кормилицу оттащили, дорезали Дмитрейку…

— Замолкни! — крикнул Борис. — Не хочу слушать тебя!

— Хе-хе! Ужо нет, дай досказать! — прервал Годунова голос Клешнина. — А дале — увидел угличский пономарь, как царевича режут, зазвонил в колокол. Сбежался люд, и убили Битяговского с Качаловым и Волохова…

Потом Нагие отписали про смерть царевича царю Федору и в том письме винили тебя, Борис Федорович. Ты-де допослал убийц к Дмитрейке. Чать, помнишь такое?

Ты гонца перехватил, письмо забрал и со мной подменное сочинил. А в нем прописывалось, будто бы царевич Дмитрейка самолично зарезался, играючи в тычку. На падучую болезнь валил ты, Борис Федорович. Упал-де царевич на нож и проткнул горлышко…

Однако же тебе, Борис Федорович, того письма показалось мало, и ты нарядил в Углич меня с князем Шуйским Василием да Елизара Вылузгина. Мы дознание вели, как тебе угодно было, и на крестном целовании подтвердили царю Федору твою невиновность. А ты, Борис Федорович, у царя Федора ходил в превеликой милости и, угличским делом воспользовавшись, царицу Марию Нагую велел постричь в монахини и сослать в Белоозеро, а всех Нагих разослал по городам и темницам. Угличанских же за расправу над Битяговским кого казни предали, кого в Сибирь сослали. Пелым-город они там срубили. А Углич с той поры в запустении, безлюден…

— Вон! — вскричал Годунов. — Поди прочь. Ондрей!

— Хе-хе! Ухожу, Борис Федорович, ухожу. К чему мне здесь оставаться? Напомнил тебе. Чать, страшно?

Замолк Клешнин. Затих, обмяк на пуховых подушках и царь Борис. Долго лежал затаившись, потом поднялся, прошлепал босым до двери, высунул голову. Тихо. Прислушался. На лавке посапывал отрок. Позвал.

Тот вскочил, голос спросонья ошалелый:

— Ась, кто?

— Вздуй огня, Онцифер, да посиди со мной. Не спится мне.

Отрок мигом зажег свечу, внес в опочивальню, сам присел в уголочке. Борису полегчало. Смежил веки, забылся в дреме.

От торговых людей узнал Витт, что канцлер Сапега вот уже с год как живет не в Вильно, а в Кракове. Неделю, не меньше предстояло немецкому купцу трястись по дорогам Германии и Польши, но это его не пугало.

Ранним утром почтовым экипажем выехал Витт из Гамбурга. Солнце еще не взошло, и белая пелена тумана лежала на ровных квадратах ухоженных полей.

В экипаже малолюдно. Кроме купца, ехали еще две молчаливые старухи с огромными, плетенными из лозы корзинами, парень в теплой безрукавке поверх белой рубахи и приземистый, плотный епископ в сутане, с непокрытой лысой головой.

Парень, к неудовольствию епископа и старух, весело насвистывал и притопывал. Витту казалось, что парню доставляет наслаждение злить епископа и старух. И когда на первой почтовой станции парень покинул дилижанс, старухи облегченно вздохнули.

К полудню туман рассеялся, и открылась зеленая даль с островками леса, не то что в России, без начала и конца, дремучие, вековые.

Иногда экипаж гремел колесами по мощенным булыжником мостовым, останавливался ненадолго в маленьких городишках и снова трогался. В одной из деревень вылезли обе старухи с корзинами, так и не проронив ни слова ни купцу, ни епископу.

Всю дорогу Витт выглядывал в окошко и радовался. Пятый год настал, как перебрался купец из Германии в Московию, и когда доводилось ему по торговым делам приезжать на родину, то дальше Любека и Гамбурга не бывал.

Витт жил в Московии, и там, в Немецкой слободе, у него жена, домик, однако Русь он не любил. Если бы не нужда, разве переселился бы Франц? В России московские цари иноземным купцам разрешили вести торг беспошлинно, щедро одаривали деньгами. Витт приехал в Россию нищим, с пустым кошелем, а теперь торг ведет широко. А все началось с тех четырехсот серебряных рублей, какие выделил Францу на обзаведение царь Борис…

Епископ кашлянул. Купец повернул голову. Перебирая янтарные четки, епископ из-под нависших бровей пристально разглядывал Франца.

— Господин едет в Берлин? — спросил епископ.

— Нет, преподобный отец, я купец, добираюсь в Краков.

— О-о! В таком случае по пути, — сказал епископ. — Будем коротать время вдвоем, если дорогой к нам никто не подсядет.

Наклонившись, епископ вытащил из-под ног маленькую корзиночку, достал лепешку, кусок жареной говядины и, накрыв колени сальфеткой, разложил еду.

— Отведаем, что Бог послал.

Витт тоже развернул сверток с провизией и, разломив курицу пополам, протянул епископу.

Ели не спеша, запивая кислым вином из глиняного кувшина. Наконец вытерли руки. Епископ сказал:

— Я епископ Рангони, легат[18] папы при польском короле Сигизмунде. А достопочтенный купец живет в Гамбурге?

— Нет, преподобный отец, я живу в Московии.

— О-о! — Губы епископа сложились трубочкой, и в маленьких настороженных глазках блеснуло любопытство, — Уж не сменил ли достопочтенный купец вместе с отечеством и истинную веру на веру московитов?

— Нет, преподобный отец, русы иноземцев к своей вере не неволят.

— Говорят, Россия дикая страна и по улицам ее городов бродят медведи.

Витт усмехнулся:

— Преподобный отец, зачем в Московии медведям жить в городах, когда для того есть леса? А те русы, какие водят медведей по городам, — так это для забавы.

Перевел разговор, спросил:

— Преподобный отец францисканец?[19]

Епископ обидчиво фыркнул:

— Меня зовут Игнатием в честь Игнатия Лойолы. Настоящий католик должен помнить, имя это носил тот, кто шестьдесят лет назад основал орден иезуитов[20]. Я принадлежу к нему, его слуга, его воин! — Епископ вскинул руку, указал пальцем вверх. Узкий рукав сутаны перехватил у запястья розовую мясистую руку.

Франц оторопел. Он хорошо наслышан об иезуитах. У ордена большие уши и длинные руки. «Уж не подослан ли ко мне этот епископ Игнатий?» — подумал испуганно купец и тут же постарался успокоить себя: он говорил, что легат папы при польском короле…

Спросил вслух:

— Преподобный отец тоже из Гамбурга?

— Нет, я приехал сюда из Ватикана и отныне стану жить в Кракове.

Витт склонил голову. Епископ чуть подался к нему, сказал вкрадчиво:

— Достопочтенный купец расскажет, как живет царь московитов и есть ли у него враги? Правда ли, что в Московии голод и мор, а от того разбои великие?

Глаза епископа Игнатия буравят Франца, а речь тихая, льется елеем.

— Когда я покидал Русь, преподобный отец, то слышал, будто душевным недугом страдает царь Борис. Есть подле него князья и бояре, им недовольные, и хотя царь Борис таких в темницу бросает и в монастыри ссылает, но крамольников не унял. А еще слухи ходили, царевич Димитрий жив.

— О-о! Это интересно! И от кого слышал купец о царевиче Димитрии?

— По Москве такие разговоры велись, да ныне вот уже два лета как унялись. Что же до разбойного люда, то в России его множество.

— А все за грехи московитов. Не по вере Христовой живут. В вере католической их спасение!

Епископ молитвенно сложил руки на груди:

— Амен!

— Амен! — повторил Витт и тайком от епископа провел ладонью по защитному письму.

Краснощекий, усатый канцлер Сапега вдругорядь перечитывал письмо князя Голицына. Францем Виттом канцлер ответно передал для Голицына всего одно слово: «Ждем!..» Князю Василию с друзьями этого достаточно. За ним кроется многое…

«Канцлеру литовскому Сапеге Льву, сыну Иванову, — приглаживая пышные, но уже седые усы, читал Сапега. — Пишет тебе князь Василий, сын Василия. Как был ты у нас на Москве с посольством, то помнишь нелюбезность к твоей милости царя Бориса и всех Годуновых. И мы с тобой ту обиду разделяли».

Сапега нахмурился. Нет, он не забыл, как бесчестил его Годунов.

«…Говаривал ты, — читал дальше Сапега, — что царь Борис разве царь! А мы таковое от тебя слыхивали и поддакивали. Но в ту пору мы тебе не открывались в своей тайне. Молва о ней ходила, но истину знали немногие. Жив царевич Димитрий. Сохранил его Господь для Руси. Многие лета под великим страхом укрывали его верные люди. Под чужим именем живя, терпел он нужду и унижения. В Угличе же зарезали не царевича, а другого отрока. Годуновых обманули, сказав, что Димитрий убит. Кабы Борис знал о том, он бы подослал к царевичу новых убийц. Годунов на царский трон давно сесть вознамерился и потому на Димитрия нож точил.