Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

подтянул к себе походный стол. Конечно, Бомилькар был прав — по крайне мере, им следовало форсировать компанию до наступления зимы. Их нынешнее положение мало чем отличалось от того, что он прогнозировал в тепле Нового Карфагена. Ганнибал знал, что не все пройдет так гладко, как мечтали многие люди — даже без учета смертельной пошлины, которую они заплатили на горных перевалах. Но в глубине души он лелеял детские мечты о великой и быстрой победе. Он верил — причем, даже сейчас, — что римляне, потерпев несколько крупных поражений, предложат ему мирный договор. В последние годы они награбили столько богатств, что было бы глупо потерять их в бескомпромиссной войне.

Ганнибал поднял перо и обмакнул его в чернила, затем перебрал стопку листов, оставленную Силеном, и отыскал в ней чистый пергамент. Он не имел понятия, о чем будет писать. В нем жила надежда, что первая пара строк принесет ему вдохновение и что давление пера на папирус поможет оформить мысли. Но когда его рука легла на лист, слишком большая для пера и неловкая в начальных движениях, он написал совсем иное.

«Любимая Имилце».

Взглянув на слова, он попытался вникнуть в них и вспомнить образ, стоявший за ними.

«Мне доставляет удовольствие писать твое имя и тихо шептать его губами. Здесь, в походной палатке, в холодной Галлии, оно как откровение. Когда я вспоминаю, что ты живешь в этом мире...»

Он остановился, поскольку поток сентиментальных слов вдруг начал сминать его волю. Напор чувств был почти неодолимым. Ему хотелось облегчить свою душу, открыться ей, как той единственной женщине, которая представляла собой огромную часть его жизни и в то же время была отдалена от повседневной и утомительной работы. Однако он не мог потакать такому желанию — по многим причинам. И, главное, он не мог позволить мягким мыслям подтачивать его военный ум. Поэтому, вопреки всем порывам души, Ганнибал написал ей другую правду.

«.. .Я напомню тебе, почему начал эту кампанию. Я воин с ног до головы, но мне не нравится быть разлученным с тобой. Победы не влекут меня так сильно, чтобы я забыл о более нежных сторонах нашей жизни. Поверь мне, даже Ганнибал тоскует о любви...»

Он прижал руку ко рту, кашлянул и проверил ладонь. На ней ничего не осталось. Взглянув на написанные строки, Ганнибал нахмурился. «Тоскует о любви»? Перо нерешительно повисло над пергаментом. Ему захотелось зачеркнуть последние строки, заменить их значение на другое. Глупо писать жене любовное письмо. Но не писать его он тоже не мог. Это казалось сродни богохульству. Правдивые на вид слова несли в себе обман. Ему не удавалось сложить их друг с другом. Подумав немного, он решил рассказать ей о ходе кампании. Он мог бы написать, что они прошли через горы без потерь, однако такая фальшь коробила его мужскую гордость. Ему хотелось бы похвастать военными победами, но они еще не совершили ничего серьезного. Перечисление дистанций, потерь солдат и припасов, банальные фразы о верности и доблести — все это звучало бы для нее как невразумительный лепет мужчины, еще одна кошмарная история бессмысленных страданий. В крикливой роскоши Карфагена такие признания не нашли бы отклика. Он не мог подобрать выражения, чтобы вкратце описать войну. И ему не хотелось загружать ее ум военными проблемами. Ганнибал выбрал новую линию мыслей.

«Как поживает Маленький Молот? Наверное, он уже начал говорить. Это кажется чудом, но речь приходит к каждому из нас. Не позволяй ему расти в неге, пока меня не будет рядом с вами. Сейчас он только ребенок, но вскоре станет мужчиной — причем быстрее, чем мы можем вообразить. Отдай его в обучение греку. И найми в наставники для него мастеров меча и лука. Даже самые маленькие мальчики могут стрелять из луков, сделанных по-африкански. Помни, что он дитя Карфагена. Пусть он ежедневно выражает почтение Малькарту, Ваалу и всем богам моего народа. Научи его усмирять вспышки чувств. И еще...»

Ганнибал вонзил перо в папирус, обрывая поток слов. Что он делает? Не прошло и года с тех пор, как он покинул семью. Всего лишь несколько месяцев, где один сезон шел за другим и сливался со следующим. Зачем писать о вспышках чувств, когда его сын еще крохотный ребенок? Зачем вести себя так, словно он воспитывал сына на расстоянии — через слова на листе пергамента?

В палатку вошел Махарбал. Он всегда двигался быстро: как в седле, так и на ногах. Его речь соответствовала чертам лица — острым и прямым, словно острие боевого топора.

— Сципион близко! Если он нужен тебе, то мы можем сразиться с ним сегодня.

Ганнибал уточнил детали. Нумидиец ответил, что один из его всадников увидел римлян, перемещавшихся по этой стороне реки. Большой отряд разведчиков состоял в основном из кавалерии. За ними следовали пехотинцы и копейщики. Они находились неподалеку, хотя пешие солдаты могли вернуться через понтонный мост, наведенный ими через Тицинус.

Ганнибал принял решение молниеносно. Оно последовало сразу за докладом Махарбала. Командир велел поднять все силы кавалерии, которые они могли собрать без промедления.

— Мы должны действовать быстро, — сказал он. — Ударим по римлянам и отведаем вкус их крови.

Вскочив на ноги, Ганнибал схватил недописанное письмо, прихлопнул его тыльной стороной ладони и сжал в пальцах пергамент. Он швырнул скомканный лист в огонь костра и уверился, что тот сморщился от жара и сгорел в красноватом пламени. В любом случае, его любовное послание было ошибкой. Размышления усталого ума в мгновение слабости. Все это осталось позади. Командующий вышел из палатки в промозглое утро и начал отдавать приказы.

И так случилось, что через несколько часов он увидел римское войско своими глазами. Перед ним на поле трепетал штандарт римского консула. Воздав хвалу богам за предоставленную возможность, он проявил свою благодарность решительными действиями. Ганнибал приступил к покорению страны, и он знал, как ему следовало действовать.

* * *

Корнелий Сципион участвовал во многих битвах. Он всегда сражался с завидным умением и верил, что будет побеждать врагов до самой смерти. Но после схватки у Тицинуса он лежал на походной койке в пекле кошмаров и угрызений совести, стараясь понять, что привело его к такому поражению. Битва началась слишком быстро, ее перелом наступил совершенно внезапно, и исход был решен с невероятной скоротечностью. Карфагенская конница пошла в атаку, велиты метнули дротики, две силы встретились, и меч вонзился в мягкую плоть под его поднятой рукой. Затем африканцы напали с