Белый ворон Одина - Роберт Лоу

Ну вот! Стоило на секундочку отвлечься, и я споткнулся. Да еще так неловко, что упал на одно колено и весь перепачкался. Проклиная все на свете, я снова поднялся на ноги и только потом разглядел предмет, валявшийся на земле. Немудрено, что я его не заметил на ходу. Ибо предмет оказался не чем иным, как белым псом Олава. А мои руки и колени были слишком мокрыми, чтобы грешить на снег.

Разглядывая кровь у себя на руках, я уловил краем глаза какое-то движение у себя за спиной. И тут же получил мощный удар по затылку, от которого искры посыпались из глаз. Удар этот сбил меня с ног, но окончательно не вырубил. Потому что я помню ослепительную вспышку боли в голове и накатившую за ней дурноту… помню даже, как меня вырвало кому-то на сапоги, и человек этот обложил меня на чем свет стоит.

Я сразу же вспомнил Коротышку Элдгрима и перепугался: а вдруг со мной случится такая же беда? Не хотелось бы, чтоб в голове у меня было, как на море после шторма — тишь да гладь… и полная пустота.

— Только дернись, и я еще добавлю! — прорычал чей-то незнакомый голос.

— Хватит болтать, — оборвал его другой. — Надень ему мешок на голову и оттащи к мальчишке. Да побыстрее.

О, вот этот голос я сразу узнал! Даже несмотря на то, что в голове у меня гремел гром и одна за другой вспыхивали маленькие молнии. А затем наступила темнота — это мне и впрямь натянули на голову мешок из-под зерна.

Но я все равно узнал голос. Монах Мартин!

10

От мешка меня освободили уже днем, когда, по мнению похитителей, мы достаточно удалились от села. Я с полминуты моргал слезящимися глазами, прежде чем мне удалось различить фигурку Олава, который сидел в углу подводы, как всегда, кутаясь в свой грязный плащ. На плаще были пятна крови.

День выдался ясным, небеса ярко голубели над головой. Но, несмотря на это, воздух искрился мельчайшими то ли снежинками, то ли крупицами льда. Морды лошадей были окутаны клубами пара, снег громко скрипел под полозьями телег. А мы все спешили по заснеженному морю, прокладывая себе путь среди жемчужно-белых сугробов.

— Как себя чувствуешь, ярл Орм? — спросил Олав, с интересом выглядывая из своей кучи мехов — он даже голову поворачивал то так, то эдак, чтобы лучше рассмотреть меня (я обратил внимание, что лицо мальчишки съежилось и побелело от мороза). — Тебя, похоже, здорово шандарахнули по голове.

Так оно и было. Если вы услышите от кого-нибудь, что он после солидного удара по башке тут же вскочил и кинулся на своего обидчика, можете быть уверены: врет, точно сивый мерин. Лично я в первый час после пробуждения даже головы не мог повернуть без того, чтоб все мои внутренности не скрутились в тугой узел. Поставленная на полозья подвода катилась довольно гладко, но даже легкие покачивания отзывались в голове непереносимой болью.

Солнечный свет слепил глаза, так что в конце концов я вынужден был снова закрыть глаза. Но слышать-то я слышал все. Прежде всего — незнакомые голоса, судя по всему, принадлежавшие каким-то свеям и гетам. Затем, конечно, мерзкий скрипучий голос Мартина с его неистребимым саксонским выговором. Он ругался на погонщиков, понуждая ехать еще быстрее. Проклятый монах… Как же я его ненавидел! Вскоре к хору голосов присоединился еще один. Он показался мне смутно знакомым, но, как я ни старался, так и не смог вспомнить лица говорившего. Чувствовал только, что говорит кто-то из русов…

В конце концов, собравшись с силами, я снова умудрился открыть глаза. Причем ресницы мои настолько обледенели, что я с трудом разлепил веки. На какой-то краткий миг я даже поддался панике: мне показалось, будто я ослеп. За то время, что я ехал с закрытыми глазами, картина не изменилась. Олав по-прежнему сидел, нахохлившись и по самые глаза закутавшись в шерстяной плащ и теплую шапку из длинного козьего меха. Он примостился в углу телеги, укрывшись от встречного ветра за грудой мешков с едой и кормом для лошадей. Однако от мороза мешки не спасали — мальчишка трясся так, что зуб на зуб не попадал, вся его шапка была усеяна мелкими сосульками. Еще одна сосулька, подлиннее, свисала с кончика носа. Воронья Кость ее не смахивал, и я понимал почему: ведь для этого требовалось выпростать руку из-под теплого плаща.

Сделав над собой усилие, я дотянулся и сбил сосульку. Олав смущенно улыбнулся и сказал:

— Я уж думал, ты умер.

Выглядел он в этот миг, как обычный девятилетний мальчишка. Мне захотелось его подбодрить, и я выдавил из себя некое подобие улыбки, хоть это было и нелегко: лицо у меня застыло наподобие гипсовой маски — так и казалось, будто сейчас пойдет мелкими трещинами. В усах и бороде ощущались ледяные колтуны.

— Спорим, я выгляжу лучше тебя, — усмехнулся я. — Это твоя кровь?

Олав покачал головой.

— Блейка, — пояснил он с горестным вздохом.

Несмотря на сильный мороз, я весь взмок, прежде чем мне удалось перевести себя в сидячее положение. Зато я получил возможность бросить взгляд через бортик телеги и обнаружить, что едем мы сквозь заросли высокой пожелтевшей травы, до половины засыпанной снегом. Впереди маячил громоздкий силуэт возницы, который вел под уздцы изможденных лошадок. Осторожно повернув голову, я разглядел и другие фигуры и машинально пересчитал их. Похитителей было семеро.

— Ага! — послышался голос. — Раз уж ты оклемался, то вылезай из телеги. Нечего прохлаждаться…

Я увидел бородатого мужика, закутанного в овчинный плащ. Другой такой же плащ он намотал себе на голову — очевидно, для тепла. Рожа у него была красная, вспотевшая. Видать, топать за телегой по глубокому снегу было нелегко, и я в душе позлорадствовал.

— Оставь его в покое, Тирфинг, — тут же раздался скрипучий голос Мартина (он показался из-за спины бородатого мужика). — Пусть сидит, где сидит. Так легче держать его на виду.

И монах снова скрылся из вида — прежде чем я нашел для него достойные проклятия.

Теперь я вспомнил, что чернобородый германец по имени Тирфинг прежде ходил в хирдманнах Клеркона. Здесь же я увидел еще двоих Клерконовых людей. А вот следующая парочка поразила меня до глубины души. Сначала я не обратил внимания на двух мужиков, подошедших вытолкнуть из сугроба застрявшую подводу. Но затем, вглядевшись в опущенные лица, узнал в них собственных траллов — Друмбу и Хега.

Они были одеты в теплые меховые плащи — совершенно очевидно, у кого-то украденные, — на поясах болтались ножи и топоры. Только теперь я сообразил, что именно голос Друмбы мне показался знакомым.

Ну, конечно, как же я мог забыть: оба они из славян! Я обругал себя последними словами. Надо же было притащить рабов на их родину, не подумав, что при первой же возможностью они удерут. Клянусь задницей Одина! А как еще должны были повести себя люди, которые десять лет провели на чужбине и могли только мечтать о возвращении в родные места? Впрочем, кому же придет в голову интересоваться мыслями траллов?