Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

Стул-кресло украшала грубая резьба — профили идущих друг за дружкой бородатых людей с длинными клювами вместо носов, поднявших меч и костыль, — видимо, картины битв. Сильный стул. Само же помещение, пространство меж четырех стен, которое, судя по надписи на тетрадном листке в клеточку, прикнопленном к обоям в синий цветочек, называлось «Зал Сути», было вполне симпатичное. Отделанное скорее со вкусом, чем роскошное. Одна стена — перед Ильей — зеркальная, с плюшевыми портьерами, как в поселковой чифирне. Другая стенка увешана стендами, полками с книжками, как в приисковой читальне. Имелось вон панно на стене — мохнатые лошаденки по брюхо в сугробах (снега Исхода?), всадники в щелеглазых шлемах с рогами, в черных ватных потрепанных куртках-кирасах, с пищалями — как их, бродяг, — конкистатары? Трещина на штукатурке в простенке смутно напоминала силуэт бегущего песца. Вот и добежали, добрались — огромная летающая скала-крепость над бушующим морем — молнии сверкают, валы вздымаются — во всю оставшуюся стену, нависает. За стеной неуверенными пальцами играли Гендельсона — «Этюд Иуды». «Кстати, по стенам ни одного образа — дурной знак», — хмыкнул про себя Илья. Вопрос, так сказать, из зала Сути — как же они опыты-то ставят? Он вспомнил, как в отрочестве, в урочные дни «ламед» и «шин» ходил пытливо к иконе Колымской Божьей Матери — пускать мышь за стекло… Наблюдал метания, метоболизм… Усмехнулся размягченно.

Два существа присутствовали здесь же, в раздражающей близости. Это были перекочевавшие из лабораторных лабиринтов прежние ряженые — дневальный Шлёма и конюшенный Лютый. Но маскарад закончился (или длился?) — они оказались вдруг в черных мундирах с серебряными петлицами, в черных пилотках с серебряной скалой (правда, упорно — босиком). Чернь с серебром. И ушки на мундирах у них были со скалой-крепостью.

Шлёма поправлял спадающие очки и лыбился — Душка! Лютый грыз глазом, хрустел зубами и дергал щекой — Злюка… Случайные черты их стерлись и стало понятно, что это просто хорошо очищенные категории.

— Капитан Теллер, — тоненько представился Душка.

— Капитан Теллер 2-й, — прохрипел Злюка.

Испытания представляли собой некое странное действо — Илья сидел посередь на пыточном троне, а капитаны прохаживались кругом да около, как бы беседуя, эдакие перипатетики, тары-бары — вроде бы и перекрестный допрос («Чем, сучара, отличается эта ночь от других ночей?»), но вот ответов от Ильи не ждали — и не требовалось?

— Вопрос задается, дабы получить на него вопрос, — успокаивая, благостно объяснил Душка.

— Поял, пала? — ощерился Злюка.

Расчисленное манихейство сих хмырей, их беспримесная нечистая парность, заученный дуализм «Д» и «З», примитивное зауряд-капитанство — живо напоминали предколядкоционные посиделки на Кафедре, когда играли в «ручеек категорий». Запало в душку. И вот сидит Илья в этой перипатетической тронной зале, на злостном стуле — в фартуке, обвешанный коробочками — а эти юроды, ученая челядь, ходят вокруг него, хороводы водят, караваем идут — и рассуждают.

— Да, — приподнято говорит Душка, — труды принесли плоды, экспериментальная грязь дала результат, но надо ж внятно его теперь объяснить, завести дело до ума…

— Наслоения щупануть, подтеки, — хмуро бурчит Злюка. — Внутряху свой, а на ряху — ой! Шерстью зарос, клейма некуда… Ровно сглазили.

— Да-с, задумчивости у него в лице маловато, пархатости во взгляде, грусти присущей…

— Щас за ребро подвесим — появится!

Илья непроизвольно дернулся, ремешки впились — он охнул.

— Да вы не вертухайтесь, а слушайте, — улыбнулся Душка.

— Нонча здеся ты у нас как есть все выложишь, как пить дать, — мрачно пообещал Злюка. — Правдой умоешься и утрешься. Мы от тебя глаза-то оторвем!

— Да, по ходу дела, — Душка стал серьезным. — Утверждали вы, и записано за вами, что явились вы с неба и на симпозиум. И давно эта навязчивая мысль у вас появилась? Сон не нарушен? Арийцев с копытцами, рунических, по ночам не ловите по углам, под кроватью не мерещатся хронически?

— А когда подписуешься, заместо своей птичьей лапы двойную молнию норовишь начертать, мне уж доложили, так?!

— Да вы, может, расскажете нам по случаю что-нибудь занимательное из своих прошлых жизней, снимите груз с души, — вкрадчиво предложил Душка. — Вы, к слову, кто по званию будете?

Злюка:

— А когда в путь тебя, сироту льдов, всем орденом провожали — ох, и наплясались с факелами вокруг ясеня, «коня Одина», так?!

— Вотана, Вотана, на копье намотана, — прихлопывая в ладоши, пропел Душка.

— Чарку «желчи юдки» на «дорожку песцов» с клинка нотунга клятвенно пил, было?! Арктическую арку Тита из снега лепил, так?!

— Кстати, просто интересно, кто там у вас в сатрапии сейчас кошевой эрл?

— В яслях прорубь посещал, окунался? Старшую Эдду в младшей группе с табуретки зачитывал, книжечку с картинками «Ося и Обо» про кровинушку нашу на горшке конспектировал, так?!

— Вы, между прочим, что заканчивали — Сусуманский Технологический? Нуклеоник? Хорошист? Там действительно у вас при входе в растворную лежащая фигура Зельдовича из черного льда? Вель-ликолепно! Практическая истинно экспериментальная, надо понимать, теория космического…

— А месяц, куме, тогда был — квитень, и ты с хлопцами во Саду распинался та говел, руки в гору, чув? Ёрмунганд-тугарин ранки прижигал, так, гнат?!

— Ай, Ылля Батькович! Фрейе и Одину зигу в экстазе вскидывали, йа? Венсны невинные резали?

Невнятные темные речи этих двух капитанов томили Илью, от черной коробочки, прикрепленной ко лбу, ломило затылок. «Они тут слетели с катушек, — думал он вяло. — Их надо вязать. Иного не дано». Долетало до него:

— С зелеными инфузориями ручкались, конечно, а потом умывали ночью на дворе?..

— Шашни с аразами водил — черный корпус, белый парх, так?! С мировой аразией якшался?! Говори, глядь!

Илья отрицательно покачал головой. Стул-детектор заскрипел под ним: «истинно говорит».

Злюка подошел ближе и, заглядывая в глаза, сказал душевно:

— Терпи, парх. Лазарь даст, Стражем станешь.

— Минуточку внимания! Сфокусируйтесь покрепче, — посуровел Душка. — Сейчас недолго будет неприятно. Мы вас перекуем.

— Кадима! — рявкнул Злюка, явно заклиная. — Пади, пади!

Коробочка на левой руке, вздрогнув, зашевелилась и выпустила желтые листки-ворсинки, клейкие листочки, жадно впившиеся в кожу локтя. Илья закусил губу. И вторая коробочка ковала свое дело — лоб горел, кололо в висках, глаза заливал пот. С притопами, прищелкивая пальцами, Теллеры в черных мундирах двинулись вокруг стула.

— Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь! — выли они. — Вред негожий Илья ныне превращается в Стража, верного сына Республики, родной и любимой, чтоб она уже была здорова…

Замерев, слезящимися изумленными зекалами видел Илья себя в зеркале-стене — неужели вон тот — это я? — как у него клочьями осыпаются власы — медленно ниспада-ают, словно плюхается снежный пух — пэххх, — повисая в воздухе, — он сдувал их с глаз, — обнажая шишковатый череп, на котором постепенно зримо проступали, как переводные картинки, татуированные знаки — разноцветные замысловатые иероглифы, мефодица льдыни, черные квадратные буквы аббревиатур — вязь, вещающая о его прошлой жизни и обрисовывающая будущее. Наблюдал он немигающе, как толчками, скребясь, вылезает на щеках и подбородке железная щетина — видимо, так называемая «брада добра». Это что же, как диагностировал бы доктор Коган — очередной «скачок Кораха»? Скорее уж, фазовый переход Паро — расступись, старче! Ощущения — заново родился? Наконец добрался — добрел до? Вон струпья сшелушиваются с рук — осыпь! — ушла, смылась наколка «вред» — кожа становилась гладкой, смуглела… Он не подивился бы, если бы вдобавок вдруг покрылся до хвоста костяными бляшками панциря и гребень перепончатый вылез бы из трепетного позвоночника, разрушая стул, и закачался колюче, когда он, взревев, встал бы на массивные когтистые задние лапы — рыцар-р-р… И как тут не съуринировать под себя, ура, ура закричав, истинно Урусалим халдейский…

Под черепом возникли голоса — грубое, гортанное, с придыханьем, шипящее многоголосье, гвалт («говорите по трое!» — взмолить бы) — заглушая мягкое, внешнее, текучее, с флавизмами, бубнение Душки со Злюкой:

— Глаза бы ему еще хорошо покрасить…

— В чего?

— Красным. Во тьме светятся этак, свят, свят, свят — ворогу и страшно!

Глаза у Ильи между тем все сильнее щипало, слезы стекали по щекам, он зашипел сквозь зубы:

— Ш-ш-ма-а…

— Не забыл позывные, — обрадовался Душка. — Очоч! Очи очнулись!

— Шары на лоб лезут, ага, — подтвердил Злюка. — Зачалось очищеньице. Как этот тогда сказал — вот, я сыму пленку с твоих глаз…