Потопленная «Чайка» - Ордэ Соломонович Дгебуадзе

открывайте только тогда, когда постучат три раза и столько же раз кашлянут. Понятно? Скоро придет хозяйка дома, принесет вам еду. А ночью я вас выведу из Сухуми и укрою в таком месте, что не только живая душа, сам черт не найдет. До свидания!

И Дзаргу поспешно, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

Дом и в самом деле был недалеко от тюрьмы. Из кабинета коменданта Сигуа они с Дзаргу спустились вниз, в подвал, и оттуда вошли в темный коридор. Из коридора выбрались во двор и подошли к дому задами.

В комнатке, обитой выцветшими обоями, стояла одна-единственная железная узкая кровать, застланная стеганым, из голубого шелка одеялом. На кровати высились три белоснежные подушки. На стене над кроватью — коврик, а на полу — пестрый палас. На маленьком круглом столике — зеркало, кувшин и стакан. Небольшое окно смотрит на широкий двор, у окна в ряд — три венских стула.

Когда Дзаргу вышел и снаружи затворилась дверь, а потом и калитка, все вздохнули с облегчением. Кажется, опасность миновала. Но вскоре снова тревога овладела ими. Все они в глубине души думали, что история эта не сулит им ничего хорошего, но ни один не решался заговорить об этом. Спать никто из них не хотел, усталости не чувствовал. Нужно было обдумать, как быть дальше. Можно ли надеяться на коменданта, на молчаливого Дзаргу? Что может предпринять Тория, и если суждено встретиться с ним, как себя вести, что делать?

Вася и Митя улеглись прямо на палас. Мария — на железную кровать. Какую ужасную ошибку она совершила, когда доверилась этому извергу, Георгию Тория, пошла за ним! И как была наказана! За весь этот длинный, как вечность, год ни одного спокойного дня.

И сегодня тревожно и тяжело, гнетут нехорошие предчувствия.

А вдруг Сигуа и Дзаргу коварные обманщики? И теперь они могут делать с ними все, что им угодно.

«Георгий будет искать девушку, переодетую в мужское платье, Сашу Тарасенко, а ты вновь станешь Марией Сабура», — вспомнила она слова коменданта.

«Кто мог сказать Сигуа обо мне? Откуда он узнал мое имя? Не мог же сам догадаться. Может, ребята проболтались?»

Мария оглядела освещенную солнцем комнату. Присела, спустила с кровати ноги, взглянула на друзей, — они спали, блаженно растянувшись на паласе.

— Эй, вы! — крикнула она ребятам.

Те сразу очнулись, взглянули на нее сонными глазами.

— Ложись, поспи еще! — сказал Митя и снова закрыл глаза.

— Ребята, может, кто-нибудь из вас сказал коменданту, что я девушка и что меня зовут Марией?

— Мы?! Как тебе не стыдно? Разве мы предатели?

Мария смутилась:

— Уж не знаю, что и говорю. Непонятно все это!

— Откуда же он узнал обо всем? Неужели Георгий рассказал?

— Может, он сказал, что ты переодетая шпионка и поэтому он тебя преследует? — предположил Митя.

— Да нет, едва ли. Если бы это было так, комендант не решился бы пойти против Тория и освободить нас. Шутка ли, офицер разведывательной службы добровольческой армии, — сказал Вася. — Нет, тут что-то другое. А вот что?.. Эх, хорошо уж одно то, что не в тюрьме сидим, это главное, — и Вася с наслаждением вытянулся на паласе. — Мария, а может, расскажешь, что же произошло после того, как дядя Петро переправил вас через реку?

— Да, пожалуй и расскажу. Все равно не спится. Ну, так слушайте. Я прождала Георгия под деревом очень долго. Мне показалось странным, что он так долго говорит с Петро. Потом я услышала несколько револьверных выстрелов и вслед за ними стон.

Показался Георгий. Он выглядел спокойным. На мой вопрос — что случилось, в кого он стрелял, Георгий хрипло ответил: «Ничего, собака какая-то подозрительная пристала, кажется, бешеная».

Но я поняла, что он убил Петро. За что? Что у них произошло? Мне было так страшно, что я ничего не могла сказать и молча пошла за ним.

До сих пор разговорчивый, он словно набрал в рот воды. Задумчивый, поникший, шел он впереди меня.

Версты через две нас остановил патруль — два солдата с винтовками и офицер в черной кожанке, с саблей с серебряной рукояткой. На фуражке его белела выпуклая кокарда, а на плечах блестели погоны. Сердце у меня от волнения заколотилось. Тория подошел к ним и что-то сказал. Офицер вытянулся, отдал ему честь и поздравил с возвращением.

Все было ясно: я — среди белых, на территории «добровольческой армии», о которой отец мой говорил с гневом и возмущением. Кто знает, может быть, этот человек накидывал петлю на шею отца? Отчаяние охватило меня, отчаяние и жажда мести.

Офицер в кожанке почтительно обратился к Тория:

— Ждали вас ночью, капитан! Два часа назад направили на тот берег двух разведчиков на поиски.

Тория ничего не ответил, взял мою руку и быстро пошел вперед. Он хотел побыстрее отделаться от офицера, но тот оказался разговорчивым:

— Наши войска вчера оставили Верхнюю. По моим расчетам вы должны были быть здесь по крайней мере вчера. Мы тревожились, думали, не случилось ли беды?

— Нет, все в порядке. Можете меня не сопровождать. — Тория торопился.

— Слушаю, ваше благородие!

Лейтенант замедлил шаг и отстал от нас.

Я оказалась в западне. Когда я увидела Тория впервые в те ужасные минуты, он мне показался добрым и честным человеком. Он так хорошо ко мне отнесся, помог похоронить отца — и я почувствовала доверие и благодарность к нему. Я думала, он наш, большевик. Он обманул меня. Мне хотелось кричать, выть, вцепиться ему в горло. Но было уже поздно.

За полночь мы подошли к какому-то крестьянскому дому. Хозяин принял нас с какой-то боязливостью и робостью. Я была как мертвая. После ужина меня уложили в отдельной комнатке, а Тория куда-то ушел.

Утром я проснулась рано. Хозяйка дала мне умыться, накормила завтраком. Появился Тория. Он держался более уверенно, нежели накануне, сменил костюм. На нем были рубаха и брюки из коричневой английской ткани, шевровые сапоги. На коричневой шинели — капитанские погоны.

Он остановился на пороге, снял шапку с белой кокардой, прижал к груди руку и поклонился мне. Я не ответила. Он заметил, в каком я состоянии, но лишь беззаботно улыбнулся: дескать, попала в капкан и, хочу этого или нет, должна подчиниться своей участи.

— Я понимаю, сейчас ты настроена против меня. Но пока ты еще очень молода, неопытна и многого не