Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

— Сударыня, вы бросите тень на доброе дело.

— Только на такие дела и ложится тень. Во-вторых, господин де Сартин, переряженный достопочтенным отцом-миссионером, проникает в обитель кармелиток, что на улице Сент-Антуан.

— Сударыня, я приношу святым сестрам восточные диковинки.

— Очень блестящие или не очень? В-третьих, господин де Сартин, наряженный главой полиции, разъезжает в полночь по улицам в фиакре вдвоем с герцогиней де Граммон.

— Ах, сударыня, — в страхе вымолвил г-н де Сартин, — неужели вы желаете вовсе подорвать уважение к моей власти?

— Вы же не позволяете подрывать уважение к моей! — смеясь, возразила графиня. — Но слушайте дальше.

— Я слушаю.

— Мои шуты взялись за дело, засучив рукава, и изготовили мне сочинение наподобие тех, что задают в коллежах: повествование, изложение и разработка темы; нынче утром я получила эпиграмму, песенку и водевиль.

— О Господи!

— Все три чудовищны. Сегодня же утром угощу ими короля, а заодно ознакомлю его и с новым вариантом «Отче наш», направленным против него и распространенным с вашего соизволения, знаете?

«Отче наш, Сущий в Версале, да святится имя твое, как оно того заслуживает, да поколеблется царствие твое, да не исполнится воля твоя ни на земле, ни на небе, хлеб наш насущный верни нам, что отняли твои фаворитки, и прости своим парламентам, блюдущим твои интересы, как мы прощаем министрам, которые их предали. И не введи себя в искушение от твоей Дюбарри, но избавь нас от твоего лукавого канцлера. Аминь».

— Где вы это раскопали? — спросил г-н де Сартин, со вздохом скрестив руки.

— Ах, Боже мой, мне и не пришлось трудиться: доброжелатели ежедневно присылают мне все лучшие образцы в этом роде. Я даже думала, не вам ли я обязана этой любезностью.

— Сударыня!

— Таким образом, в виде ответного дара завтра вы получите эпиграмму, песенку и водевиль, о которых шла речь.

— Почему не теперь?

— Потому что мне нужно время на то, чтобы их распространить. Впрочем, полиции ведь полагается обо всем узнавать в последнюю очередь. Ох, и позабавит же вас эта писанина! Я сама нынче просмеялась над ней три четверти часа. А король — тот смеялся просто до колик, поэтому он запаздывает!

— Я погиб! — возопил г-н де Сартин, молотя обеими руками по своему парику.

— Нет, вы не погибли, вы угодили в куплеты, вот и все. Разве я погибла из-за того, что меня прозвали прекрасной Бурбоннезкой[64]? Ничуть. Я в ярости, вот и все; а потому я теперь хочу, чтобы и другие пришли в ярость. Да, прелестные стихи! Я была ими так довольна, что велела угостить белым вином своих литературных скорпионов, и теперь они, наверно, мертвецки пьяны.

— Ах, графиня, графиня!

— Сперва прочту вам эпиграмму.

— Пощадите!

О, Франция! Какой удел:Ты покорилась бабе!

— Ах, нет, я ошиблась! Это эпиграмма, которую распустили вы сами: она направлена против меня. Этих эпиграмм развелось столько, что впору запутаться. Погодите, погодите, вспомнила:

Маляр аптекарям спешит по всей столицеНа вывесках сюжет запечатлеть один:Малюет пузырек, а на наклейке лица. —Буан, Мопу, Терре и господин Сартин.Теперь никто не усомнится:Пред нами «Уксус четырех скотин»!

— По вашей милости, жестокая вы женщина, я превращаюсь в тигра.

— А теперь перейдем к песенке, она поется от имени госпожи де Граммон:

О моя дорогая полиция!Я и пылкая, и белолицая!Что красою могу похвалиться я —Расскажите скорей королю!

— Сударыня! Сударыня! — вне себя от ярости взревел г-н де Сартин.

— Успокойтесь, — отвечала графиня, — пока напечатано лишь десять тысяч экземпляров. Но вам следует послушать водевиль.

— Значит, у вас есть печатный станок?

— Милый вопрос! А разве у господина де Шуазеля нет печатного станка?

— Пусть ваш типограф побережется.

— Попробуйте только! Патент выправлен на мое имя.

— Чудовищно! И король смеется над всеми этими низостями?

— Еще как! Он подбрасывает рифмы моим паукам, когда они в затруднении.

— И вы, зная, как я вам служу, обращаетесь со мною таким образом?

— Я знаю, что вы меня предаете. Герцогиня в родстве с Шуазелями, она вознамерилась меня погубить.

— Сударыня, она застала меня врасплох, клянусь вам.

— Итак, вы сознаетесь?

— Я вынужден к этому.

— Почему вы меня не уведомили?

— Я затем и приехал.

— Вот уж не верится!

— Честью клянусь!

— Бьюсь об заклад, что вы ведете двойную игру.

— Итак, я сдаюсь, — произнес глава полиции, падая на колени.

— И правильно делаете.

— Во имя всего святого, заключим мир, графиня.

— Неужели вы, мужчина, министр, испугались нескольких дурных стихов?

— Ах, если бы я боялся только этого!

— А вы не подумали, сколько неприятных часов может принести песенка мне, женщине?

— Вы — королева.

— Да, королева, не представленная ко двору.

— Клянусь, сударыня, я никогда не причинил вам никакого вреда.

— Нет, но вы потакали тем, кто мне вредил.

— Я препятствовал им, в чем только мог.

— Хотелось бы верить.

— Верьте мне.

— Речь теперь идет о том, чтобы причинить не зло, а, напротив, благо.

— Помогите мне, и я не премину добиться успеха.

— Вы на моей стороне — да или нет?

— Да.

— Как далеко простирается ваша преданность? Готовы ли вы поддержать мое представление?

— Пределы моей преданности будут зависеть от вашего желания.

— Подумайте хорошенько: у меня типография наготове, работает она день и ночь; через двадцать четыре часа мои писаки почувствуют голод, а когда они голодны, они кусаются.

— Я буду благоразумен. Что вам угодно?

— Чтобы никто не чинил помех моим усилиям.

— Ну, за себя я ручаюсь.

— Мне не по душе эти слова, — возразила графиня, топнув ногой, — они пахнут не то Грецией, не то Карфагеном, короче, от них припахивает вероломством.

— Графиня!..

— Итак, этот ответ меня не устраивает: вы пытаетесь увернуться. Господин де Шуазель будет действовать, а вы отсидитесь в стороне. Этого я не хочу, понимаете? Все или ничего. Выдайте мне Шуазелей связанными по рукам и ногам, бессильными, поверженными, а не то я уничтожу, свяжу по рукам и ногам, повергну во прах вас.

— Не угрожайте, сударыня, — задумчиво возразил г-н де Сартин. — Представление становится теперь делом настолько трудным, что вы и вообразить себе не можете.