История жизни бедного человека из Токкенбурга - Ульрих Брекер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Родина моя — никоим образом не земля молочных рек и кисельных берегов, не какая-нибудь там счастливая Аравия и не прекрасная Пэи-де-Во.[324] Это — Токкенбург, жители которого испокон веков слывут сварливыми и непросвещенными. Пусть это заблуждение останется на совести того, кто его придумал. А тот, кто возьмется доказывать обратное, может, конечно, показаться слишком пристрастным. Тем не менее я должен сказать вот что: повсюду, где только ни приходилось мне бывать, люди были точно такими же грубыми, а то и намного грубее, такими же темными, а то и намного темнее. Однако, повторяю, в мои намерения не входит, да и неприлично мне это, — описывать своих соотечественников. Скажу одно: я люблю их, а равно и отечество свое не менее, чем любой другой человек на свете — свое, живи он хоть в раю.
Наш Токкенбург — это красивая долина, протянувшаяся на двенадцать часов пути и окруженная множеством боковых долинок и плодородными горами. Главная долина изгибается с юго-востока в северо-восточном направлении.[325] Как раз в самой середине этого изгиба, на холме, красуется мое «родовое поместье», у подножия горы, с вершины которой открывается приятный вид почти на всю эту страну, вид, который не раз уже доставлял мне величайшее наслаждение. То глянешь вниз, в долину, застроенную деревнями, то вверх — на высоты по обеим ее сторонам, покрытые тучными пастбищами и лесом и не менее, чем долина, усеянные бесчисленными домиками, а за всем этим вздымаются в облака вершины Альп. А потом глядишь опять на бегущий внизу по долине наш извилистый Тур; его дамбы и берега, обсаженные вязами да ивами, так и манят прогуляться.
Мой деревянный домик расположен на том самом месте, где долина красивее всего. В нем имеется одна большая комната, три маленьких, кухня и погреб, — вот память! чуть не забыл еще пристройку, — есть также сарайчик для коз, дровяник, а вокруг дома — садик с парой-другой невысоких деревьев и надежной изгородью из терновника.
Через мое окошко можно услышать церковный звон и бой башенных часов разом из трех или четырех мест. В нескольких шагах от порога раскинулся осененный деревьями превосходный луг, который принадлежит соседу. С этого луга можно взглянуть прямо вниз, на Тур и на бельники[326] противоположного берега реки, на красивую деревню Ваттвейль, на городок Лихтенштейг и дальше — там опять виден Тур в своем верхнем течении. За домом моим бежит ручей, устремляясь вниз, к Туру, а вытекает он из романтического ущелья,[327] прыгая по каменистым уступам. На другом его берегу находится пронизанная солнцем рощица, прилегающая к подножию высокой скалы. На этой скале в недоступной пещере издавна гнездятся ястребы-перепелятники и их крупные сородичи. Пещера да еще одна гора, которая во время солнцестояния лишает меня на час утреннего солнышка, удручают меня более всего из того, что я здесь имею. Ту и другую я охотно продал бы или даже даром бы отдал. Богомерзкие перепелятники не только терзают мне уши своим воплем с середины апреля и до поздней осени, но — что намного печальнее — распугивают всех моих певчих пташек, так что скоро ни одна из них не отважится селиться поблизости.
Мои соседи — все сплошь люди добрые и честные, и я их искренне уважаю и ценю. Бывает, правда, что и среди них может затесаться кто-нибудь не такой, но, это, впрочем, как и везде. Истинных же друзей, с которыми можно было бы обмениваться мыслями и сблизиться сердечно, нет у меня здесь в округе никого. Их заменяют мне платонические мои наперсники[328] в комнатке моей.
Весною снег задерживается в моем садике, пожалуй, несколько дольше, чем требовалось бы. Но я объявляю ему войну, разбиваю его на мелкие кусочки и сыплю ему на хвост золу и всякий сор. От этого он прячется в землю, и тогда можно пораньше и за садовничество браться. Вообще-то, сей малый клочок земли приносит мне немало радости. Земля здесь, надо сказать, довольно скупа и неподатлива, но все же я обрабатываю ее почти уже двадцать пять годков. И добиваюсь-таки от нее салата, капусты, гороха и всего, что нужно для стола; удаются подчас и цветы — розы во множестве. Словом, получаю радости не меньше, чем иной властитель от своих вавилонских садов.[329]
Ну-ка, ответь, сынок![330] Разве наше жилье не стоит любого другого на свете? Уединенное и вместе с тем неподалеку от людей; в самой долине и вместе с тем на высотке. Подымись когда-нибудь в мае на травянистый холм, что перед нашим домом. Взгляни вдоль пестроцветущей долины вверх по течению реки; посмотри, как вьется Тур среди лугов прекрасных, как он катит свои темные еще, снеговые воды прямо под ногами у тебя. Посмотри, как по обоим его берегам пасутся в травах коровы без счета, и вымя у каждой полно молоком. Прислушайся к веселому хору крупных и мелких певчих птиц. Мимо наших окон проходит дорога, но куда ей! Видишь — за Туром дорога, вот это уж для всей долины большая дорога, которая никогда не пустует. Взгляни-ка на эти цепочки домов, словно связавшие Лихтенштейг с Ваттвейлем. Здесь перед тобою, в общем-то, все, чего можно пожелать и в городе, и в деревне.
«Как бы не так! (скажешь ты, наверное). Да ведь все эти луга и коровы не наши!» Дурачок! Они — наши, как и весь белый свет. Кто мешает тебе любоваться ими, получая от этого наслаждение и радость? Масла и молока от этого скота я могу получить, сколько душе угодно. Так что только и преимуществ у их хозяев, что возня с ними. Что мешает нам назвать своими даже эти Альпы? Или вон те великолепные фруктовые деревья? Ведь лучшие их плоды могут быть принесены прямо к нам домой! Или, к примеру, вот этот большой сад, — разве мы не можем издали наслаждаться запахом его цветников! Да возьми ты и наш небольшой садик, — не
