Безнадежность - Коллин Хувер

Я поворачиваюсь к нему.

— А вдруг я никогда не смогу простить её, что бы она ни сказала? Это самое страшное. Знаю, моя жизнь изменилась к лучшему, когда Карен забрала меня у отца. Но когда она меня выкрала, откуда ей было знать, что так будет лучше? Если она способна на похищение ребёнка, как мне удастся оправдать её поступок? Я не смогла простить отца, и, кажется, не смогу простить Карен.

Он гладит мою макушку.

— Возможно, ты не сможешь простить её за то, что она сделала. Но ты можешь быть благодарной ей за жизнь, которую она тебе дала. Она стала для тебя хорошей мамой, Скай. Помни об этом, когда будешь с ней говорить, ладно?

Я испускаю нервный вздох.

— И с этим я не могу справиться. С тем, что она когда-то была хорошей мамой, и я её люблю. Я так сильно её люблю и до смерти боюсь, что после сегодняшней встречи я её потеряю.

Холдер притягивает меня к себе и обнимает.

— Мне тоже страшно за тебя, детка, — говорит он, даже не пытаясь обещать, что всё наладится. Не может наладиться. Мы охвачены страхом неизвестности. Мы оба не знаем, ко какой тропинке отправится моя жизнь, после того как я преступлю порог этого дома, и пойдём ли мы по этой тропинке вместе.

Я выскальзываю из его объятий и вцепляюсь пальцами в колени, набираясь храбрости.

— Я готова, — решаюсь я наконец.

Он кивает, заводит машину, поворачивает за угол и останавливается у подъездной дорожки. У меня дрожат руки — ещё сильнее, чем прежде. Холдер открывает дверцу и, завидев выходящего из дома Джека, поворачивается ко мне:

— Побудь здесь. Я хотел бы сначала поговорить с Джеком.

Выбирается из машины и захлопывает дверцу. Я послушно сижу — честно говоря, мне совсем не хочется вылезать наружу. Наблюдаю, как Холдер и Джек обмениваются несколькими фразами. Странно, что Джек поддерживает Карен. Возможно, она не сказала ему всей правды. Сомневаюсь, что он был бы здесь, если бы знал всё.

Холдер возвращается к машине, на сей раз к моей дверце. Открывает её и присаживается на корточки. Проводит кончиками пальцев по моей щеке.

— Готова?

Моя голова кивает, но сама я, похоже, не контролирую этот жест. Вижу, как нога выступает из машины, а ладонь ложится в ладонь Холдера, но не понимаю, как телу удаётся двигаться, когда разум стремится остаться в машине. Я совершенно не готова и всё-таки шагаю к дому, поддерживаемая Холдером. Когда я оказываюсь рядом с Джеком, он обнимает меня. И как только знакомые руки ложатся мне на плечи, я возвращаюсь в собственное тело и делаю глубокий вдох.

— Спасибо, что вернулась, — говорит он. — Пожалуйста, дай Карен шанс всё объяснить — он ей необходим.

Я отстраняюсь и смотрю ему в глаза.

— Джек, ты знаешь, что она сделала? Она тебе рассказала?

— Знаю. И понимаю, как тебе тяжело, — кивает он с болью. — Но позволь ей изложить свою точку зрения.

Он поворачивается к дому, обнимая меня за плечи. Холдер берёт мою руку и они вдвоём ведут меня к входной двери, словно беспомощного ребёнка.

Но я не беспомощный ребёнок.

Я останавливаюсь на ступеньках и поворачиваюсь к своим спутникам.

— Мне нужно поговорить с ней наедине.

Раньше мне хотелось, чтобы Холдер был рядом, но теперь мне нужно самой быть сильной. Мне нравится, что он оберегает меня, но сейчас мне предстоит самый сложный разговор в моей жизни, и я хотела бы иметь возможность говорить, что сделала это самостоятельно. Если я не могу справиться с этим одна, кто знает, найду ли я в себе достаточно храбрости, чтобы справиться с чем бы то ни было дальше.

Они не возражают, и я благодарна за эту веру в меня. Холдер сжимает мою руку и решительно подталкивает меня вперёд.

— Я буду здесь, — говорит он.

Я делаю глубокий вдох и переступаю порог.

Карен мечется по гостиной, и когда я вхожу в комнату, останавливается и резко поворачивается. Как только наши взгляды встречаются, она теряет самоконтроль и бросается ко мне. Не знаю, что я ждала увидеть на её лице при встрече, но уж точно не это выражение облегчения.

— Ты в порядке, — плачет она, обнимая меня за шею и прижимаясь щекой к моей макушке. — Мне так жаль, Скай. Мне очень, очень жаль, что я не успела всё тебе рассказать, и ты узнала сама. — Рыдания мешают ей говорить, и её боль разрывает мне сердце. Да, знаю, она лгала мне, но я любила её тринадцать лет, и забыть об этом в мгновение ока не так-то просто. И глубина её страданий вызывает во мне столь же сильный отклик.

Она берёт в ладони моё лицо и заглядывает мне в глаза.

— Клянусь, я собиралась всё рассказать, когда тебе исполнится восемнадцать. Мне больно, что ты узнала сама. Я делала всё возможное, чтобы этого избежать.

Я хватаю её за кисти, отрываю их от своего лица и прохожу мимо неё.

— Мам, я понятия не имею, что тебе ответить. — Крутанувшись на месте, смотрю ей в глаза. — У меня куча вопросов, но я очень боюсь их задавать. Даже если ты ответишь, откуда мне знать, что это правда? Откуда мне знать, что ты не лжёшь, как лгала тринадцать лет?

Карен проходит на кухню и вытирает салфеткой глаза. Делает глубокий дрожащий вдох, пытаясь вернуть самоконтроль.

— Иди сюда, присядь со мной рядом, солнышко, — просит она, возвращаясь гостиную. Я продолжаю стоять, наблюдая, как она устраивается на краешке дивана. Поднимает на меня взгляд, полный душевной муки. — Пожалуйста. Я понимаю, ты мне не доверяешь, и имеешь на это полное право, после того что я сделала. Но если ты найдёшь в своём сердце силы принять тот факт, что я люблю тебя больше жизни, ты дашь мне шанс объяснить.

В её взгляде — обнажённая искренность. И ради этого я подхожу к дивану и сажусь напротив Карен. Она делает глубокий вдох, потом выдох, собираясь с мыслями, чтобы приступить к объяснениям

— Чтобы рассказать правду о тебе, я должна сначала рассказать правду о том, что случилось со мной. — Она замолкает на пару минут, снова на грани срыва. Я отчётливо вижу по её глазам: что бы она ни намеревалась рассказать, это для неё невыносимо. Мне хочется придвинуться, обнять её, но не могу. Как бы я её ни любила, я не в состоянии её утешить.

— У меня была чудесная мама, Скай. Ты бы тоже её полюбила. Её звали Дон[14], и она всем сердцем любила меня и моего брата. Мой брат Джон был на десять лет старше меня, мы с ним никогда не ссорились, как ссорятся братья и сёстры, близкие по возрасту. Папа скончался, когда мне было девять, и Джон стал для меня скорее отцом, чем братом. Он защищал меня. Он был отличным братом, она была отличной матерью. К несчастью, Джону пришлось и правда стать мне отцом в тот день, когда умерла мама.

Джону было всего 23 года, и он только-только окончил колледж. У нас не было родственников, которые захотели бы приютить меня, так что мной пришлось заняться брату. Сначала всё было хорошо. Но я тосковала по маме больше, чем следовало, а Джону, честно говоря, было очень непросто справляться со всем, что на него навалилось. Он только приступил к работе, зелёный выпускник, и ему было крайне тяжело. Да и мне тоже. На работе у него были постоянные стрессы, и к тому моменту, когда мне исполнилось четырнадцать, он практически дошёл до ручки и начал пить. А у меня наступил возраст подросткового бунтарства, иногда я возвращалась домой позже дозволенного.

Однажды вечером я пришла домой с опозданием, и он разозлился на меня. Ссора переросла в драку, он несколько раз меня ударил. Раньше он никогда не поднимал на меня руку, и я пришла в ужас. Убежала в свою комнату, он догнал меня там через несколько минут, чтобы попросить прощения. Я и так уже несколько месяцев боялась его, потому что под влиянием алкоголя он вёл себя агрессивно, а тут ещё эта драка… он наводил на меня жуть.

Карен сдвигается вперёд и тянется за стаканом с водой, стоящим на столе. Я наблюдаю, как она подносит стакан ко рту — у неё дрожат пальцы.

— Он пытался извиниться, но я отказывалась слушать. Моё упрямство взбесило его ещё больше, он толкнул меня на кровать, раскричался на меня. Накручивал себя всё больше и больше, орал, что я разрушила его жизнь, что я должна вечно благодарить его за то, что он для меня делает, что я перед ним в долгу — он так много работает, чтобы меня прокормить.

Карен прочищает горло и вытирает набежавшие слёзы, заставляя себя продолжать страшный рассказ о своём прошлом. Она поднимает на меня взгляд, и я отчётливо понимаю: слова, вертящиеся на кончике её языка, почти невозможно произнести вслух.

— Скай, — мучительно выдавливает она, — в ту ночь брат меня изнасиловал. И не только в ту ночь, это повторялось почти каждые сутки, два полных года.

Я ахаю и накрываю ладонью рот. Кровь стремительно отливает от моего лица, кажется, истекает из всего моего тела. Я чувствую внутри абсолютную пустоту, в приближении тех кошмарных слов, которые она вот-вот произнесёт. В её взгляде ещё более глубокая пустота, чем во мне. И не ожидая, пока она продолжит, я сама делаю этот шаг.