Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович

Стоял где-то эшелон, высунул Иванов нос из-под плаща. Станция приличная, многочисленные пути, забор заводского типа. Нам пойдет. Спрыгнул с платформы. Закричал часовой с последнего вагона, наставил винтовку. Сиди уж, товарищ, прошляпил злоумышленника.

Сунулся на ближайшую проходную — «пошел вон, пьянь, щас как пальну!». Ладно, другой забор, другая проходная.

— Товарищ, рабочие руки цеху нужны? Опыт есть, с руками, правда, не особо, но одна точно действующая…

В отделе кадров посмотрели с большим сомнением, но документы у Иванова имелись, а люди, хоть и с одной рукой, нужны позарез. Взяли с испытательным сроком и вообще не по специальности. Собственно, все равно было где работать, нужно было в себя прийти. А мозги товарищу Иванову работа всегда надежно вправляла, это даже пустая голова не забывала.

…Штамповочный станок, лист легкого дрянного металла — из листа 116 шайб артикула 66–92. «Права на брак не имеем — продукция понятно куда идет».

Понятно, чего тут непонятного. Штамповал. 140 % плана на второй день, поскольку мозг не отвлекается, и сосредотачиваться человек умеет. Спал в кубовой за лестницами. Сказали — «не положено», были посланы, выволокли силой. После следующей смены снова залез, пришли гнать, были посланы, плюнули, больше не лезли. Да некуда и незачем было выходить с завода штамповщику Иванову, это даже дураку понятно. Да и заводик был не особо режимный, обсудили начальники, решили, что контуженный и малость псих, но работать умеет. Чего вам еще-то?

… Вздыхал-лязгал станок, звякали-катились в ящик-контейнер специфические шайбы. Направлял верной и точной рукой лист железа человек в дырявой спецовке, подправлял неловкой левой рукой, и шло дело. Голова что-то себе начала думать: между сменами пошел, договорился насчет досок, зашел в столярку.

— Слушай, Митрич, ты как-то нормально спросить можешь? Мне же для дела не жалко. Но ты ж смотришь, словно сейчас за кадык возьмешь. Так и тянет тебя киянкой по лбу двинуть. В целях предупредительной профилактики.

— Это после ранения. Не серчай, я же взглядом управлять не особо могу. Засверлиться есть чем?

— Да найдем…

Сделали подкатные ко’злы, удобства сразу прибавилось, не нужно легкий, но прогибающийся лист руками на весу крутить, точнее работа идет. К трем другим станкам приспособили усовершенствование, товарищу Иванову символическую рационализаторскую премию выписали и внеочередной робой поощрили. Пробовали сманить в столярный цех — спец виден. Но Митрич отказался. Знал, что ненадолго здесь. Рука разрабатывалась — цеховая физиотерапия, или как там ее по-медицински правильно обозвать — великая вещь.

Прохладно стало уже и здесь, на югах — шел Иванов по улице, подумывал о кепке. Видимо, когда голова пустая, она больше мерзнуть начинает. А может, возраст….

Совсем себя стариком чувствовал Дмитрий Дмитриевич Иванов. Но это чувство требовалось отложить, поскольку медкомиссия может бдительность проявить.

Военкоматский старлей рассматривал жеваные справки и выписки, мятую красноармейскую книжку.

— У тебя до переосвидетельствования медкомиссии еще почти полгода. Может, долечишься? Успеешь в действующую-то.

— Чего ждать-то? Я одинокий, рука прошла, разработалась.

— Совсем, что ли, разработалась?

— Да почти. Забирайте на фронт, чего там смотреть-думать.

— Смотри, не мальчишка, сам знаешь, каково там.

— О чем и речь. Должок мне нужно отдать.

— Это серьезное основание, — старший лейтенант начал выписывать повестку. — Значит, считай, опять добровольцем?

— Ну, дык привычка.

На заводе рассчитался, медкомиссию проскочил со свистом, постригся товарищ Иванов в последний раз на свои кровные, и первым прибыл в команду мобилизованных.

…Эшелон, шуточки характерные, новобранцы со своими сомнениями и нервами. Знакомое дело. Знал Иванов, что едет в одну сторону, но на сердце определенно стало легче. И в голове что-то начало появляться. Фронт — он творческого подхода требует, там по глупому заканчивать нельзя. Опять же старое гадание припомнилось.

Странное дело: лицо Фиры вспоминалось, как будто вчера простились. А Антонина… пятна на щеках и визг среди винограда. Не лицо — сущая смутность и цветное платье. Был ли женат Иванов? Не был ли?

Гришка и Сашка… то отдельное. Навсегда жгучее, горькое. Себе непростительное. Нет, нельзя про это.

Запасной полк, наладили на учебу. «Минометчики им нужны.» Да ну их в жопу. Опытен был красноармеец Иванов — взял в укромном месте взводного за грудки, сказал без свидетелей насчет кормежки голодной и всего прочего пару ласковых слов. Живо в маршевую роту сбагрили.

А ехать было недалече. Ноябрь, Сталинградский фронт…

* * *

Восточная Пруссия. Велау.

18:18

Глядя на бледное небо, покачал в ладони опустевшую фляжку рядовой Иванов. Напрасно продукт перевел, хлопцам оно бы в удовольствие было. Не берет. И тогда, в ту жуткую приморскую осень, не брало. От драк и то легче было. Даже не в аду жил, а летел-летел на дно, шмякнуться не получалось. Не дай бог. Дни как один единый шли — черные и безмозглые. Что на берегу валяешься, что у штампа стоишь, хотя это сравнивать вовсе и неправильно — у станка хоть польза от тебя. Но сдох тогда Иванов. Не когда в снегу ранило и похоронку послали, и не в госпитале, а у калитки, среди винограда и кустов ярких, век бы их названия не знать. Всё — смерть и холод. Такое вспоминать вообще нельзя.

А ожил в Сталинграде. Пусть ненадолго, но все же. Иное дело. Нужно пойти, парням чего-то бодрого рассказать, да фляжку спрятать. Пригодится еще.

Кенигсберг. 1945 г. Межфортовое укрепление.

Глава 10

10. Где же, приятель,

Песня твоя

Кёнигсберг. Апрель 1945-го. Противотанковый ров. (район Центрального рынка)

6 апреля. Восточная Пруссия

штаб 8-го гв. стрелкового корпуса

9:32

Суетился штабной народ, офицеры кричали в телефоны, аппараты тут же отвечали очередными зуммерами вызовов, их поддерживало нервное щелканье пишмашинок. И лишь старший лейтенант Земляков сидел за столом и вникал в личные дела камрада Хельмута Хуля.

«… Русские готовятся. Боюсь, в ближайшее время отбросить их за границы Рейха не удастся. Именно поэтому, дорогая Ирма, я считаю, что нам нужно прояснить отношения…» — довольно минорно писал Хельмут, видимо, предчувствуя свою невеселую судьбу.

За окном, заглушая стук штабных пишущих машинок, требовательно засигналил автомобильный клаксон.

— Это что еще за безобразие⁈ — возмутился майор политотдела.

— Это не безобразие, это меня вызывают, — пояснил Земляков, спешно ставя личную переводческую подпись и штамп на немецком письме. — А переписка — пустышка. В 69-й пехотной служил немец, мы про нее знаем, в остальном ничего интересного. Всё, разрешите отбыть, товарищи офицеры.

— Евгений, да тебя волшебно похищают! — ахнул подполковник, выглянувший в окно. — Это кто ж такая шумная и наг… самоуверенная?

За рулем громогласного «доджа», прибывшего за переводчиком, сидела особа действительно яркая: в кожаной летной куртке, на светловолосой голове новенькая кубанка с почему-то светло-синим терским верхом, руки на руле в кожаных перчатках. Разговаривает с каким-то офицером, улыбается…

— Актриса? Обещали привезти концертную бригаду, — предположил проницательный политотделец.

— Это контрразведка, — пояснил Земляков, сдергивая с вешалки свою шинель и ППС. — Между нами говоря, самый жуткий инструктор по физподготовке и тактике боя малых групп. Но чертовски мила и обаятельна. Если не злить. Всё, товарищи, я отбыл.