Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович

— Новости, даже такие, лучше все ж доводить. Пойду, у меня подразделение, мало ли как там…

Попрощались. Подошел брат поджигательницы, молча пожал гостю руку.

— За отца не особо беспокойтесь, скоро добьем фашистов, вернется с победой, — неловко сказал Олег и пошел в переулок.

На свободе снял фуражку, вытер лоб. Удружил Митрич. И вот чего врать-то было? И парнишка, и мать его — похожи на товарища Иванова, прямо одна фотография, только стальных зубов не хватает. В смысле, вставные зубы им конечно и не нужны, глупая мысль. Но брехло дед, вот же брехло. Кстати, видный он мужик, симпатичный, такая у них семейная порода, это как раз зубы впечатление сбивают. Хотя и далеко не у всех женщин то впечатление напрочь пропадает.

Но что такого страшного в открытке было? Понятно, иносказание, от цензуры и вообще лишних глаз спрятано, только адресатке намек понятен. Ладно, раз спрятано, так пусть и остается. Нам чужих, в смысле Ивановских, тайн не надо.

С московской географией товарищ Терсков уже частично разобрался, сел на автобус, часть пути проехал, дав отдых ногам и нервам. Дальше пошли служебные вопросы, собрали на офицерскую лекцию. А следующий день еще напряженнее выдался, и завершился торжественным театром. Сгладилось-заслонилось тяжкое впечатлении от визита к подруге «Мани Дмитриевой», хотя и не до конца, конечно, но заслонилось.

* * *

Восточная Пруссия. Велау.

17:17

Работа всегда помогает. Но порой не на все сто процентов. Отвлекаются мысли.

— Слушай, дед, иди-ка ты…

— Это куда?

— Отдохни, — сказал, сердито вытирая руки, мехвод Тищенко.

— Действительно, Митрич, ты ключ на «24» в руках держишь, а взглядом его ищешь, — поддержал Хамедов. — Самое время передохнуть.

— Я спать не хочу.

Экипаж переглянулся, Грац полез в люк и достал фляжку.

— Это чего? — удивился Митрич.

— Да хрен его… сладковатое, но крепкое. Не отрава, связисты еще вчера литра два потихоньку выдули. Живы. Мы на вечер оставляли, но лучше ты в одну харю употреби. Оно тебе нужнее.

— Мне этого мало. Я трудно-пробиваемый.

— О, еще выкаблучиваться дед будет. Сядь вон у забора, там ротный не углядит. И сиди спокойно, оно иногда надо.

Сидел Митрич на перевернутом ведре, смотрел на прусское небо — в проеме между танком и забором небеса казались узкими и бледными, прямо как остаток жизни — пустота, и доска косая на конце прибита.

* * *

1942-й год. Весна, лето и осень.

Лечился долго. Госпиталь в Богородске, ранбольных много, врачей и персонала — наоборот. Не хотел организм выполнять свою работу: то одно у него не так, то другое загибается. Сложный механизм — человеческое тело. Приходилось уговаривать, вести агитацию — организм упорно саботировал, упирался, едва до сортира дотаскивался, да и то считалось большим стратегическим успехом.

Кто его знает, как сложилось бы — может, и помер бы — но имелось чувство необходимости встать на ноги и за дело взяться. Знал ранбольной Иванов, что комиссуют — одна рука почти не работала, врач намекал, что так оно на всю жизнь и останется. Но и однорукий человек что-то может делать, особенно когда у него семья есть, и явно не лучшие у семьи времена.

Времена были действительно хреновые, и даже хуже, всё на ту же букву… На фронтах немец жал почти везде, на юге так и вообще дал крепко. Снова наши отступали. Но фронту инвалид Иванов уже не мог помочь, мог только исправно жрать кашу с жидким чаем, быстрее оздоравливаться, освобождать койку, убывая на тыловой фронт. Осознание этого имелось, сил в организме — не очень.

Шли дни, уже началось лето, пыльное и душное. Ноги не особо держали, но правая рука функционировала почти исправно, писал Митрич письма соседям, ну и свои запросы засылал. Даже подумать было страшно — уже почти год, как от семьи ни слуху, ни духу. Как в воду канули. Запросы там же растворялись, ответ только из Москвы пришел, со старой квартиры — помнили там Митрича, но никаких вестей от семьи туда не приходило. Что ж ты, Антонина, ведь можно было догадаться, послать на людный адрес.

Слушал ранбольной Иванов невеселые новости из тарелки репродуктора, читал газеты, шутил, поддерживая остатки боевого духа, с соседями по койкам. А на душе было… скверно, как принято говорить в старинных, с «ятями» романах. Иных, кстати, в госпитальной библиотеке было не так уж много, такое себе заведение попалось, заштатное, ретроградное.

Помог комиссар госпиталя — старичок, вечно кашляющий, ему бы самому на койке лежать, молочной кашей лечиться.

— Ты вот, Иванов, следишь за новостями или нет?

— Бдительно, товарищ старший политрук. Вот — читаю о безуспешных попытках немецкого наступления в Африке. Употели там фрицы.

— Это хорошо. Но может, тебе интересно, что организовано ЦСБ — это новое Центральное справочное бюро страны. Теперь централизованно будут искать потерявшихся в эвакуации родственников и родных. Вот адрес, в Бугуруслан пиши, запрашивай.

Не особо поверил Митрич, но написал в тот же день. Ушел запрос и канул, как водится. А чего еще ожидать в такое время? Новости из репродуктора слушать не хотелось, там их как хочешь формулируй, оно понятно — немец на Кавказ и к Волге выходит.

Меж тем ноги товарища ранбольного пооокрепли, дойти мог уже не только до сортира. Руководил практическим ремонтом бани, сидел, как настоящий бригадир, на бревне, давал команды. Оно так бывает: теоретиков много, на ногах относительно стоящие работники тоже имеются, но с опытными столярами-плотниками не сложилось. Калеки госпитальные, да три бабы и пацан, присланные как «городская строительная бригада». Ничего, разобрались — Анечка там такая была, ух, ей бы опыт, сруб запросто могла единолично сложить.

А ответ вдруг пришел. Никаких предчувствий — раз, и письмо. «Эвакуированная гражданка Иванова Антонина… дата рождения… в настоящее время… проживает по адресу: город Батуми…» Кто-то старательно и официально на машинке выщелкивал, буквы вверх-вниз прыгали, помарок уйма — видать, опыта с пишмашинкой как у Анечки с ножовкой, но учатся там, работают, выручают потерявшийся народ….

Ходил, выписки требовал. Обматерили, но документы дали, форму «третьего срока» и ботинки с обмотками разноцветными. От старого-фронтового уцелела только медаль, документы, да полный набор шрамов. Левая рука оживать не спешила — пальцы что-то легкое сжать-удержать еще могли, но поднять всю конечность и работать — нет, не работница.

Ехал тяжело, долго, голодно. Ну, как все наши граждане, кого война на дороги страны вытолкнула. Но доехал.

* * *

Очень теплый город Батум. Горы рядом, море, воздух как влажная салфетка, что раньше в приличных цирюльнях использовали. Натуральные пальмы прямо на улицах растут, а раньше только в оранжереях доводилось видеть. Списанный красноармеец Иванов зашел в парикмахерскую, побрился — по военному времени, а может по местным правилам, влажных салфеток на физиономию не полагалось, но покарябали от души, даже излишне гладко. Хотелось поторопить говорливого мастера, но сидел Митрич, терпел. Ничего, успеем, теперь всё наладится.

А они ведь наверняка выросли. Сашка уже должна все буквы выговаривать, Гришка так и вообще уже почти школяр. Есть тут школа? Да как не быть, непременно организовано, пусть с московскими учебными заведениями и не сравнится. Что ж, время такое, поганое. Ничего, и работа найдется, и с остальными трудностями справимся. Главное, чтобы и на фронте хлопцы не подкачали….

Вроде и небольшой город, а слегка закружил товарищ Иванов. Чуток подвезли на смешной, разноколесой подводе в гору. Снова спросил-уточнил. Смуглая горбоносая тетка энергично замахала рукой, с акцентом объяснила: