Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - Михал Огинский

Большие группы людей собирались на площади и главных улицах города, громко возмущались Вельгорским и вообще всеми, кто носил военный мундир. Горожане, давшие столь явные доказательства своей храбрости в отражении врага, считали, и с достаточными основаниями, что это им город обязан своим спасением. Будучи уверены, что они сделали для города гораздо больше, чем военные, они набрасывались с оскорблениями на тех из них, кто им встречался, и главным образом – на офицеров из штаба и свиты Вельгорского.

Усталость горожан от долгого и упорного сопротивления, тревога за своих жен, детей, за свою собственность, ущерб от пожаров в предместьях и различных кварталах города, печаль о многих убитых жителях, которые пожертвовали собой ради общего дела, – все это отчасти оправдывало общее возмущение горожан.

Необходимо было, однако, срочно восстановить порядок в городе и предотвратить опасные последствия, которыми неприятель не замедлил бы воспользоваться. Князь Казимир Сапега[44], служивший волонтером под началом Вельгорского, решил обуздать народ и употребил все свое красноречие, чтобы успокоить разгоряченные умы, но был прерван криками и угрозами: со всех сторон ему выкрикивали, что здесь не заседание сейма и что нужно бить врага, а не разглагольствовать.

Ежи Грабовский, не раз жертвовавший собой при защите города, был арестован людьми из народа, которые хотели узнать о причинах его действий, и в частности – о пушках, которые он якобы велел утопить, что было совершенной неправдой.

Мои стрелки были почти единственным исключением среди военных: к ним относились благосклонно, потому что видели их храбрость и преданность во время последней атаки на город, и еще потому что все, кто входил в состав этого корпуса, имели родственников или друзей среди горожан.

Из этих соображений, несомненно, я и был принят в городе так доброжелательно. Я воспользовался этим, чтобы усмирить волнения, протесты и стычки, вспыхивавшие в разных кварталах города между горожанами и военными.

Вельгорский, напуганный возможными грозными последствиями такого недоброжелательства, понадеялся справиться с ним посредством публикации обращения к жителям Вильны. Он поручил мне составить его, и менее чем через шесть часов оно было напечатано и роздано. В нем восхвалялось мужество и преданность горожан, но указывалось также, что к защите города их побуждал собственный интерес уберечь от угрозы свои дома, свои семьи, свою собственность. В нем же отдавалась справедливость солдатам, которые, не имея таких личных интересов, постарались прийти на помощь Вильне, ведомые исключительно чувством долга, не боясь пролить свою кровь там, где того требовали интересы их соотечественников. Было дано понять, что та рознь, которую старались посеять между горожанами и военными, являлась делом рук клеветников и предателей. Было указано, что эти клеветники сидят в самом городе, но общаются с врагами, которым служат агентами и шпионами; что враги стоят у ворот города и не преминут воспользоваться теми разногласиями, которые сами и вызвали; что не только Вильна может пасть жертвой наших внутренних раздоров, но что вся Литва может быть вовлечена в эту распрю и мы не сможем потом предотвратить ее даже нашими объединенными усилиями.

Этого оказалось достаточно, чтобы привести в разум и успокоить людей, у которых было только одно желание: отразить врага и предупредить опасность нового нападения. Назавтра же можно было видеть, как горожане и военные дружески подавали друг другу руки – и для восстановления этого согласия было самое время, так как неприятель, знавший обо всем от своих шпионов, ожидал лишь сигнала, чтобы заявиться к воротам города.

После восстановления согласия между горожанами и военными, обманутый в своих ожиданиях неприятель решил попытаться хотя бы напугать нас. Спустя три дня после нашего прихода в Вильну Вельгорскому сообщили, что неприятельская колонна движется из Неменчина в направлении города. Наши аванпосты были отброшены. Казаки свободно разгуливали на батареях, установленных неподалеку от города: они выбили оттуда офицера Нелепеца с тремя сотнями инфантерии и несколькими пушками.

Мы обедали, когда об этом доложили генералу. Наша армия стояла лагерем с противоположной стороны, в четверти лье от города. Офицеры генеральской свиты отослали от себя оседланных лошадей, так как не рассчитывали, что они могут так скоро понадобиться. Потребовалось некоторое время, чтобы были отданы приказы войскам, но, к счастью для нас, эта атака со стороны русских была ложной: несколько дней спустя стало известно от нескольких пленных, приведенных в наш лагерь, что у противника не было больше снаряжений: все они были полностью истрачены в предыдущей атаке на Вильну.

Адъютант Брониковский, находившийся у ворот города с отрядом в пятьдесят улан, отогнал казаков от наших батарей. Я получил приказ вернуть Нелепеца с его пушками на покинутый им пост. Затем я присоединился к генералу Вельгорскому, который со ста пятьюдесятью кавалеристами и одной пушкой лично двинулся в сторону неприятельской колонны. В нашу сторону полетело несколько ядер, на что мы ответили выстрелом из единственной пушки, которую имели. Неприятель был изумлен этим безрассудным выпадом горстки людей, спокойно подошедших так близко к нему со столь воинственными намерениями. Он предположил, что все остальные наши войска пошли в другом направлении, чтобы обойти его со стороны Неменчина. Не имея намерения серьезно столкнуться с ними, неприятель отступил, а мы спокойно вернулись в город раньше, чем наша армия успела через него пройти, чтобы выйти навстречу неприятелю.

Нетрудно догадаться, что русские, стоя так близко к Вильне, знали о том, что в ней происходит, и о наших слабых средствах сопротивления и потому ожидали лишь нового подкрепления и снаряжения, чтобы вновь атаковать нас, – что вскоре и произошло.

Спустя несколько дней наше бездействие начало уже нас беспокоить. Нет сомнения в том, что если бы мы постарались выбить русских с их позиции в Неменчине раньше, то это предприятие удалось бы, так как у них не было ядер и пороха, а количество людей не превышало семи тысяч. Но генерал Вельгорский, по собственному убеждению и согласно с приказами Костюшко, избегал решительных действий и не отваживался что-либо предпринять.

Возможно, он и был прав, но офицеры и солдаты возмущались таким его поведением. Недовольство, и даже недоверие, все более овладевали умами жителей Литвы, и главным образом – Вильны. Им казалось справедливым обвинять нас в бездействии, которое расхолаживало наши войска и убеждало неприятеля в нашей слабости и бессилии. Впрочем, было очевидно, что, сосредоточив армию Литвы в окрестностях Вильны, мы исчерпали все возможности жителей этих провинций, не дав им взамен перспективы более утешительного будущего, так как раньше или позже наши войска, не получая подкрепления из Варшавы, должны были отступить и впустить в город русских, чья армия ежедневно получала новые подкрепления.

Известно, что через две недели после событий, которые я здесь описал, неприятельская армия насчитывала уже около четырнадцати тысяч человек.

Я чувствовал, возможно лучше, чем кто-либо другой, печальное положение Литвы: ранее я видел вблизи то, что происходило в Польше, и когда предавался размышлениям о будущем – оно виделось мне в черном свете!.. И все же нужно было испить чашу до дна и исполнить до конца свой долг.

Глава VI

В последние дни июля 1794 года я предложил генералу Вельгорскому провести экспедицию в сторону Ливонии и Курляндии, как этого желал и Костюшко. Я указал ему на то, что такое предприятие будет полезно уж тем, что доставит нам точные сведения о передвижениях неприятеля и задержит отправку подкрепления русской армии, которая держала в плотной осаде Вильну. Генерал, после долгих раздумий, решился наконец уступить моим настояниям. Он дал мне пятьдесят кавалеристов, с которыми я должен был присоединиться к дворянским ополчениям, собравшимся в районах Завилья, Браслава и Вилькомира. Он приказал генерал-майорам Зеньковичу, Беликовичу и Морикони, возглавлявшим их, поступить под мое начало. Это была очень своевременная мера, так как эти доверенные мне корпуса уже потерпели несколько поражений, были ослаблены и потеряли надежду на успех.

Я покинул Вильну 1 августа 1794 года и направился через Неменчин в Свенцяны. Этот наш переход был очень тяжелым. Мы двигались на небольшом расстоянии от русских частей, направлявшихся к Вильне, и повсюду, до самых границ Курляндии, нам в глаза бросались частные дома и целые деревни, преданные пожарам.

В тридцати лье от Вильны, в окрестностях Вилькомира, что граничит с Курляндией, я соединил вышеназванных генерал-майоров с их корпусами. Так в моем распоряжении оказалось около тысячи кавалеристов, половина из которых были слабо экипированы, и около тысячи пятисот пехотинцев, из которых едва ли три сотни имели ружья. Все остальные были вооружены только пиками. Вся наша артиллерия состояла из двух маленьких пушек.