История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография - Валерий Черепица

В начале 1931 года лесопильный завод, где сезонно подрабатывал Розенбаум, был поставлен на ремонт. Всем рабочим и служащим, которые оказались занятыми на этих работах, выписывалась зарплата в половинном размере. Поскольку он не попал в это число, то решил поехать погостить к своей двоюродной сестре в Пацевичи, а затем проведать свою жену, которая уже гостила в Песках у своей младшей сестры, служившей домохозяйкой у местного ксендза Альбина. Будучи в Пацевичах, Розенбаум заглянул там и к помещику Леону Поплавскому. Так случилось, что в это время у него находился его сосед Антоний Ходаковский. За чайным столом, как это водится, завязался заинтересовавший всех разговор об экономическом положении страны, о промышленном кризисе и т. д., в ходе которого Розенбаум обронил фразу, что «этот кризис льет, к сожалению, воду на коммунистическую мельницу и подталкивает недавно успокоившиеся массы рабочих на новый виток революционного движения». В ответ Ходаковский заметил: «Вот, посмотрите, скоро и наши песковские обыватели в этом направлении задвигаются…». Сказанное натолкнуло Розенбаума на мысль воспользоваться своим свободным времяпровождением для изучения умонастроений коренных жителей Песков.

Имея здесь хорошего знакомого старика-еврея Шеваховича, бывшего «за русскими» богатым лесопромышленником, зная его как человека, враждебно настроенного по отношению ко всяким реформам и революциям, Розенбаум решил зайти к нему, чтобы побеседовать и поиграть в шахматы (старик был страстным поклонником этой игры и лучшим в местечке шахматистом). Шевахович принял нежданного гостя весьма любезно и сразу завел разговор об Одессе, где в старые времена не раз бывал, памятуя, что гость — уроженец этого южного теплого города. Последнему пришлось приложить немало усилий для того, чтобы вывести, наконец, старика на нужную тему, но они не пропали даром. Вскоре бывший лесопромышленник «переключился» и начал свой монолог с того, что «нынешняя еврейская молодежь уже не хочет слушать своих мудрых стариков, не исполняет религиозных требований, распутничает, заражаясь при этом духом социализма. Она не понимает, что, ухватившись за этот запретный плод, она докатится до такого положения, из которого обратного пути уже не будет».

Сделав многозначительную паузу, означающую, что сейчас он скажет что-то очень важное, Шевахович продолжил: «Сейчас все мы, т. е. наше государство и общественное мнение, находимся на переломе, и тем не менее со стороны правительства должны исходить такие действия, которые дали бы обывателю возможность чувствовать, что он всегда найдет у этой власти нужную поддержку. А что у нас? Куда ни обратись, только и слышишь со стороны власть имущих одни слова — «критические времена, надо потерпеть и т. д.». На эту тему, да и другие, как заметил его единственный слушатель, старик Шевахович говорил долго и даже вполне артистично, и в тот момент, когда уже начало казаться, что конца его выступлению не будет, он вдруг ясно и определенно сказал: «А наш Куклевский. Разве это комендант? Это последний жулик и педбрат. Мы старые евреи-торговцы уже подавали на него жалобу в Волковысское староство, а ответа все нет. Комендант же все делает свое…. Я предполагаю даже, что он агент Советов, но молчу об этом до поры до времени, а, кроме того, как еврею мне все равно нигде не поверят».

Розенбаум тоже не поверил Шеваховичу, однако, во время своего пребывания в Песках он стал, что называется, «издали» наблюдать за Куклевским, выявив, в частности, что комендант наведывается в еврейский кабачок «Юделя» и совершенно игнорирует польское заведение такого же типа «Коленда». В круг его общения входила местная еврейская молодежь во главе с неким резчиком Вандтом, которого обычно все называли Ошер. Таковы были результаты первичного наблюдения за комендантом Куклевским. Однако время нахождения Розенбаума в Песках уже подходило к концу, нужно было ехать домой. Расстояние от Песков до Росси было около 9 километров. Между ними курсировал автобус Пески — Россь — Волковыск. Отходил он из Песков в семь часов утра, а обратно из Волковыска — в половине пятого пополудни, прибывая в Россь около шести часов, а в Пески — около семи часов вечера.

Через два-три дня после этого лесопилка возобновила работу, и Розенбаум встал в смену. 27 марта 1931 года в его жизни произошло важное событие — рождение сына. Пользуясь необходимостью сделать для малыша кое-какие покупки, он выехал в Варшаву, где встретился с Корвин-Пиотровским, получил от него разрешение на продолжение наблюдения за Куклевским. Шел апрель, и жена стала торопиться с крестинами сына, решив сделать их в Песках, на «плебании». Для этой цели Розенбаум попросил для себя на лесопилке недельный отпуск и вместе с женой и малют-кой-сыном выехал в Пески. В течение недели ему удалось не только совершить обряд крещения сына, но и понаблюдать за «панэм комендантэм». Итоги этого наблюдения не дали Розенбауму того, чего он ожидал в политическом плане, но они в полной мере «выявили моральное разложение этого типа Куклевского, а также его многочисленные служебные злоупотребления». Обо всем этом частный агент доложил в Варшаву. Корвин-Пиотровский, выплатив ему 500 злотых за представленную информацию, заявил, что все основные действия по отношению к Куклевскому на будущее он берет на себя. Спустя два года Розенбаум узнал, что комендант арестован и осужден на восемь лет. В чем конкретно обвинялся

Куклевский, его не интересовало, но, согласно его собственноручным показаниям в апреле 1941 года, ему было «достоверно известно, что до начала германо-польской войны 1939 года бывший песковский комендант еще находился в Лидской тюрьме».

До лета 1932 года Розенбаум работал сезонно на лесопилке, никуда не выезжал и политической разведкой не занимался. 1 июня завод стал, и Розенбаум по протекции лидского ксендза-префекта Добрского, с братом которого он издавна находился в дружеских отношениях, уже 15 июня получил в Лиде должность чиновника в частной нотариальной конторе Болеслава Чижевского. Жена с ребенком остались в Росси, надеясь приехать к нему, как только он закрепится на работе и найдет подходящую квартиру. В маленьком городке сделать это было отнюдь не просто: узнав о наличии у съемщика семьи с грудным ребенком, домовладельцы сразу же отказывались сдавать ему жилье. Сам же он временно проживал на квартире у одного из коллег по работе. Однажды после безуспешных поисков квартиры у него ночью, во время сна, горлом пошла кровь. Напуганные хозяева отвезли его в больницу и сразу же вызвали к нему жену. Пробыл он в больнице около месяца. Доктор Козубовский, лечивший Розенбаума, при выписке сказал ему, что туберкулеза легких он у него не прослушивает, а потому полагает, что имевшее место кровотечение было «следствием лопнувшего артерио-кровеносного сосуда». После чего порекомендовал больному: горячего не есть, не пить; на солнце не сидеть, поменьше ходить и вообще не утомляться, хотя бы в течение трех месяцев.

Разумеется, придерживаться такого режима Розенбаум не мог, ибо нотариальная работа для него была новой, а чтобы освоить ее, требовалось много трудиться. Официально его рабочий день начинался с 9 часов утра и заканчивался в 20 часов вечера. Но в реальной жизни сидение в конторе затягивалось до 22–23 часов. При такой загрузке ни о какой политразведке и речи не могло быть. У нотариуса Чижевского Розенбаум проработал до 20 ноября, т. е. до того времени, когда последний сам же предложил своему больному служащему устроить его в ипотеку, где условия для работы будут гораздо лучше, хотя и оплата от этого, естественно, не повысится. Но выбирать особо не приходилось, и с этим решением Розенбаум согласился. Чтобы как-то компенсировать потери в зарплате, он, свободно владея французским, немецким и русским языками, открыл у себя на дому (дабы не платить налоги) нечто наподобие курсов. Так что к нему стали ходить на уроки не только школьники и молодежь, но и офицеры и подхоружие из стоящего неподалеку пехотного полка. Последние преимущественно изучали русский и немецкий языки. Ипотека — курсы, курсы — ипотека: в этой работе прошел для Розенбаума остаток 1932 года и весь 1933 год. Зимой 1933 года умерла в Варшаве мать Розенбаума Каролина Сигизмундовна, урожденная Дюврэ-Куэ.

В начале 1934 года Розенбаум заболел гриппом, но, вероятно, не вылежался, как следует, и вышел на работу. А уже через три-четыре дня он опять слег в постель с тяжелым воспалением легких, перешедшим в настоящий туберкулез. Так что весь февраль-март он пролежал в кровати, а когда встал, то не мог стоять на ногах, так что только во второй половине апреля он смог выйти на работу. С наступлением теплых дней местная больничная касса направила Розенбаума в горный санаторий «Бескиды». Там он пробыл все лето, а в сентябре вышел на работу. Разумеется, от всяких подработок пришлось отказаться. Работал он в ипотеке только до обеда, а придя домой, сразу же ложился в постель. Соблюдать такой режим жизни ему помогал денежными переводами сын от первого брака, проживавший в ту пору в Бельгии, где он работал доцентом политехнического института в Льеже. Кроме того, помогала ему и сестра, жившая в Варшаве, а также племянница его жены, имевшая свое хозяйство близ Волковыска.