Твои, Отечество, сыны - Александр Родимцев

Я выслушал приказ командующего и молча положил трубку. Задавать вопросы не приходилось. Он, конечно, и сам понимал, что для нас эта задача была очень трудной. Много дней подряд дивизия вела непрерывные ожесточенные бои. Личный состав ее нуждался хотя бы в краткой передышке. В эти дни ударили морозы, заиграла, закружила метель, в полях, на дорогах выросли огромные сугробы.

К тому же, авиация противника получила задание непрерывно изматывать нас и на оборонительном рубеже, и в тылу. С рассветом в воздухе появлялись тройки бомбардировщиков и отдельные истребители. Они не только бомбили освобожденные нами села и деревни, но и гонялись за каждой отдельной машиной и повозкой. Случалось, гонялись за отдельным бойцом. Они хотели загнать нас в укрытия и не выпускать.

На все сборы и марш в 40 километров по морозной, заснеженной степи с этой минуты у нас оставалось не более 48 часов. Я понимал, что генералу Подласу было нелегко отдать такой приказ, — его продиктовала серьезная, напряженная обстановка. Именно теперь, не медля, мы должны были нанести ответный удар, и опоздание с выходом на боевой рубеж грозило тяжелыми последствиями на фронте.

Значит, штаб дивизии должен был спланировать наш марш с таким расчетом, чтобы полки без всякой перегруппировки смогли сразу же вступить в бой.

Через два-три часа вся дивизия находилась в пути. Резкий северный ветер гнал на высотах поземку, и она заволакивала низины сплошной сизой пеленой. После полудня метель усилилась; вихри сыпучего снега затмили солнце, засыпали выбоины и овраги, нагромоздили такие сугробы, что временами казалось — ни машинам, ни людям их не одолеть.

И все же зима становилась нашей союзницей: вражеский самолет-наблюдатель висел над нами, но летчики не могли нас рассмотреть.

Это суровое бездорожье — балки, высотки, долины, овраги со снежными гребнями над обрывами, снова долины и высотки — казалось бесконечным. Вокруг никакого признака человеческого жилья. Мы словно двигались по морскому дну, — над нами зыбились, плескались и пробирали до костей хлесткие ледяные накаты пурги.

А ночью, когда метель утихла и, предвещая усиление мороза, холодные звезды проглянули из-за туч, я с огорчением узнал, что мы прошли только двадцать километров, — меньше чем половину пути.

Странное зрелище представляла собой наша колонна. Сплошь занесенные снегом, с ледяной коркой на шапках, на бровях, ресницах и усах, белые призраки в молчании вставали из сугробов, разгребали наносы, пропускали машины и пушки, барахтались и тонули в зыби снегов, и легкое облако пара плыло над ними, осыпаясь изморозью и сверкая в свете луны.

Трудно дались нам эти сорок километров, и, несмотря на все усилия, мы к заданному сроку на исходный рубеж не прибыли.

Только к вечеру 10 декабря части дивизии сосредоточились в районе Серебрянка — Третьяковка — Афанасьевское, но и думать в этот день о наступлении не приходилось: люди валились с ног и засыпали прямо на снегу.

Наш командный пункт расположился в селе Акатово. Нам, командирам, не был положен отдых. Всю ночь начальник штаба и его офицеры, комиссар и политработники находились в частях и готовили бойцов к действиям на новом направлении. А утром 11 декабря началась наша артиллерийская подготовка.

В течение тридцати минут снаряды и мины, что называется, корчевали передний край противника. Первым поднялся в атаку 96-й стрелковый полк. Стремительным фронтальным ударом он захватил село Мармыжи. Почти одновременно 16-й стрелковый полк занял село Перевалочное. Гитлеровцы не предвидели такого натиска: они отходили в морозную степь, кутаясь в краденые одеяла, постепенно накапливаясь в селах Шатилово и Васютино.

В резерве у нас оставался 283-й стрелковый полк. Вечером он двинулся в атаку на эти села и, хоть немцам очень не хотелось оставлять теплые избы, но пришлось, а в открытой степи, на ветру и трескучем морозе, воинственный пыл фашистов заметно угасал.

Как видно, гитлеровское командование придавало этому направлению важное значение. Уже утром 12 декабря оно ввело в бой свои резервы. Стало ясно, что немцы стремятся во что бы то ни стало снова овладеть селом Перевалочное — ключевой позицией широкого участка фронта.

Группе танков противника удалось потеснить наш 16-й стрелковый полк, и бой переместился на окраину Перевалочного. За танками в атаку поднялся свежий немецкий батальон. Здесь, на главной улице села, оборону заняла рота младшего лейтенанта Мелькомяна. У него было только четыре пулемета, и, экономя боеприпасы, он долго не открывал огня. Гитлеровцы уже миновали первые дома, их бронетранспортеры и танки, кромсая заборы на огородах, стремились прорваться к нам в тыл… Но вот прозвучала команда Мелькомяна: «Огонь!» — и пехота фашистов сразу же нагромоздила поперек улицы груды трупов.

Командир роты сам сел к пулемету. Немцы попятились. Он продолжал расстреливать их в упор. Минометная батарея противника сосредоточила огонь на расчете Мелькомяна. Вокруг рвались мины, засыпая пулеметчика комьями земли. Ему следовало бы сменить позицию, но в горячке боя он не подумал об этом. Не хотел терять ни минуты, пока была возможность уничтожать врага… Прямое попадание, — и пулемет отшвырнуло в сторону, а Мелькомян последним усилием воли приподнялся на колено и бросил гранату. Потом он упал, крепко обняв своего друга, бойца Ваню Серегина. Оба они были мертвы.

Но атака противника захлебнулась. Командир орудия коммунист Бураков, выйдя на открытую позицию, подбил прямой наводкой два танка врага. Остальные машины немцев повернули обратно. Они удирали очень быстро, оставляя свою пехоту.

Все же пехота противника предприняла еще одну отчаянную попытку закрепиться на окраине села. Силами до батальона немцам удалось окружить роту лейтенанта Власенко.

— Русс, сдавайся! — кричали немцы в рупор. — Вы окружены!.. Котел!..

— Мы умеем драться и в окружении! — ответил политрук Новиков. — И еще как дадим вам чертей!..

Укрываясь за стенами разрушенных домов, молодой командир Власенко сосредоточил огонь всей роты на узком открытом участке, на котором наступали два взвода немцев… Эти два взвода были начисто сметены, и рота без малейших потерь вышла из боя.

Возвращаясь из батальона на командный пункт дивизии, я встретил бригадного комиссара Грушецкого. Не помню, чтобы когда-нибудь, даже в минуты тяжелых переживаний, этот человек выглядел усталым или растерянным. А сейчас мы завершили удачный бой, и Иван Самойлович от радости пристукивал каблуками.

— Самых отличившихся воинов, Александр Ильич, ко мне, — сказал он, широко улыбаясь. — Я уполномочен вручить им правительственные награды.