Млечный путь - Меретуков Вионор

Когда я распрямлялся, то почувствовал, что со мной что-то происходит. Траурные круги поплыли перед глазами. Мне показалось, что сердце перестало биться. Я положил руку на грудь и почувствовал, что оно все-таки бьется, но совсем не так, как хотелось бы.

С трудом переставляя ноги, — они словно налились ртутью, — я вышел на центральную аллею и опустился на скамейку. Легче не стало. Саднило в левом подреберье. Вокруг не было ни души — никого, кому бы я мог пожаловаться на судьбу и боль. Мне стало очень страшно. Наверно, инфаркт. Я знал, что могу умереть в любую минуту. Могу умереть прямо сейчас и здесь, на этой дурацкой кладбищенской скамейке, в непосредственной близости от покойников, которым я причинил столько горя. А боль все усиливалась, разрасталась, она переползла на спину, потом — на правую сторону груди и затылок.

Я сидел, стараясь унять быстрое, рваное дыхание, и с ужасом, близким к панике, прислушивался к своему борющемуся из последних сил сердцу и смотрел на размокшие окурки под ногами. На один окурок наполз дождевой червь и, став похожим на ржавый гвоздь, замер. Видно, раздумывал, что ему делать: то ли подохнуть вместе со мной, то ли ползти дальше.

Кто-то подошел и положил мне руку на плечо. Я поднял глаза. Передо мной стояла Аня. Я видел ее как в тумане. Она что-то говорила мне. Я взял ее теплую, легкую руку и прижал к сердцу. Потом я услышал странные всхлипывающие звуки, будто горько и неумело плакал взрослый мужчина, и потерял сознание.

* * *

— У вас сильнейшее переутомление, — сказал кардиолог, — если вы не будете следить за своим здоровьем, вас ждет… сами знаете, что вас ждет. Придется вам полежать у нас несколько дней.

Через неделю меня выписали.

Я кое-как прибрался в комнатах, наконец-то побрился и принял ванну. Был вечер. Выпив чашку кофе, я отправился в парк Горького. Но сначала в ресторане «У Покровских ворот» я утолил голод стерляжьей ухой и бифштексом по-деревенски. Сытый желудок был просто обязан благотворно повлиять на тоскующую душу.

В парке, отстояв очередь, я забрался в кабинку колеса обозрения. Болтаясь в кабинке чертова колеса, я вдруг понял, что сегодня мне нечего бояться высоты. Не понадобилось никакого «Колпака свободы».

Внизу гудели, галдели, хохотали, шумели несметные толпы празднично настроенных людей. Хотя никакого праздника не было. Видно, праздник был у всех в душе. Вокруг веселились люди, а мне было смертельно скучно. Я не чувствовал себя частью необозримого людского моря, как это бывало прежде. Центробежной силой механизмов чертова колеса я был вознесен над толпой, но ощущения, что я царю над ней, у меня не было. Парк был залит ярким светом, громыхала музыка. Мне бы радоваться и веселиться со всеми. А меня все это раздражало. Я вдруг почувствовал себя ничтожеством, чуть ли не насекомым. Я был чужим на этом празднике жизни. Вокруг меня толпились люди, а я чувствовал себя бесконечно одиноким. Это и понятно, ведь одиночество сопровождает жуликов и писателей до гроба. Писатель, как известно, всегда одинок. В плодотворных глубинах Одиночества он, если талантлив, черпает силы для создания своих бессмертных творений. У писателя две дороги — на выбор. Одна ведет к славе. Другая — в сточную канаву или под забор. И в том и в другом случае писатель всегда одинок. Убийцы ничем от них не отличаются. Такая вот аналогия. Убийцы тоже всегда одиноки. Они ведь остаются один на один со смертью, тет-а-тет, так сказать, с вечностью.

Я был писателем и преступником в одном лице. Не понять, как все это уживалось во мне.

Помнится, при последней встрече у Димы вырвалось: «А ведь ты сволочь, Сапега».

Все чаще и чаще меня тревожат мысли, а за свое ли дело я взялся. А тут еще и сны начали сниться такие, что хоть не засыпай. Приснилась голова Бублика. Во сне я выкручивал ее из туловища. Голова истекала слезами и молила о пощаде. Мне стало жаль голову, и я принялся вкручивать ее обратно. В сновидениях никогда не удается задуманное, то есть не удается довести дело до конца. Таково свойство снов, во всяком случае — моих. Голова, следуя этой безрадостной традиции, не поддавалась, она отказывалась ввинчиваться, продолжала горько рыдать и взывать к моему чувству сострадания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Иногда сны повторяются. Это еще одно свойство снов. Каждый раз, ложась спать, я боялся, что опять в мой сон затешется рыдающая голова со страшной дырой вместо уха.

Приходилось признать, одиночество на этот раз давалось мне с трудом.

Глава 34

Вика долго не могла простить мне исчезновения во время похоронной церемонии. И, лишь узнав, что я был на волосок от смерти, она сменила гнев на милость, а заодно и устроила свою семейную жизнь: расчетливая и прагматичная, она опять вышла замуж. Ее избранником стал Лейбгусаров, который развелся с Авдеевой, посчитав, что она для него слишком толста, стара и умна.

Никакими порочными комплексами я не страдаю, и никаких извращенных наклонностей я в себе никогда не замечал. Поэтому я позволяю Вике примерно раз в две недели навещать меня. Ну, прихлопнул я Геворкяна, а теперь изредка сплю с его вдовой. И что из того? В человеческой истории таких примеров навалом. Вика женщина. Я мужчина. Она красива, сексуальна и в меру испорчена, что не может не притягивать субъектов вроде меня. Мне даже стала нравиться ее оригинальная манера верховодить в постели. В жизни все надо испытать, любовь — один из примеров, с помощью которых мы постигаем жизнь. А она не терпит единообразия.

— Ты не теряешься, — сказал я ей, когда узнал, что она выходит замуж за любителя ледяных ванн.

— Это брак по расчету, милый, — сказала она, обнимая меня.

— У тебя все по расчету.

— А ты как думал?

— Во мне прорастает сложное чувство, состоящее из ревности и ненависти. Я готов убить соперника! — выкрикнул я.

— Да будет тебе придуриваться…

Авдеева ушла из театра. С весны она безвылазно торчит у себя на даче, кстати, неподалеку от Мушероновки. Она переключилась на роль бабушки. Я и не предполагал, что этой цветущей красавице за пятьдесят. Она сильно похудела, что очень ей идет.

Авдеева увлечена воспитанием внука. Правда, воспитывает она его на расстоянии, по телефону. Внуку десять, и живет он в Австралии: дочка Авдеевой замужем за австралийцем японского происхождения. Никуда не деться от этих японцев.

Из-за разницы во времени звонит она внуку по ночам, и тогда ее звонкий, профессионально поставленный голос разносится по ближайшим окрестностям, поднимая соседей с постели. Несколько раз я гостил у нее. На лоне природы с некоторых столичных жителей быстро слетает урбанистическая шелуха, и они становятся нормальными людьми. Авдеева удачно пережила эту метаморфозу и легко вписалась в сельский быт.

— С меня довольно. Мне все надоело. Кино, театр, мужья эти бесконечные… Пора объявить себе антракт, — говорит она. — Планирую купить козу, буду ее доить. Хочешь (мы с ней на «ты»), будем доить ее вместе? Квашу капусту, варю варенье. А мои наливки! Хочешь вишневой попробовать?

И хотя у меня пока еще не все в порядке со здоровьем, я соглашаюсь. А она тем временем рассказывает мне кое-что о своей жизни.

— Мой бывший муж, мой последний бывший муж, — уточняет она с улыбкой, — так вот, мой последний бывший муж…

И она принимается говорить о своем бывшем муже — крупном госчиновнике с умным лицом.

— Прости, — перебиваю я, — мне кажется, он глуп.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она не обижается, только с мудрой усмешкой качает головой.

— Э-э, нет, он не глуп. Далеко не глуп! Он сделал успешную карьеру, был женат на известной актрисе, сейчас женат на светской красавице, пусть и слегка поблекшей, он богат, у него завидное положение и еще более завидное здоровье. Он не глуп, скорее, он дурак, что не одно и то же. Лейбгусаров, помимо того что он дурак, он еще и страшный прохвост. Они там, наверху, крепко воруют, и, как я поняла, воруют вагонами. Представляешь, воровать деньги вагонами? Я не очень-то щепетильна насчет этого, но и меня коробило, когда я слушала их разговоры, я имею в виду моего бывшего мужа, Цинкеля и Геворкяна. Они все время проворачивали какие-то многомиллионные делишки, без конца что-то там комбинировали. И они ни черта не боятся. Лейбгусаров говорил, что, если он не будет крупно воровать, его выставят оттуда в два счета. Если ты не воруешь, значит, ты чужак. А чужаков там боятся, как черта с рогами.