Млечный путь - Меретуков Вионор

— Вроде помер. Может, ты и меня убьешь? — вопрос ее прозвучал насмешливо.

После паузы я ответил:

— Нет, не убью.

Хотя стоило бы. И образ Вики, образ прекрасной девушки с каплями дождя на бархатных ресницах, остался бы чистым, незамутненным воспоминанием, полеживая в сокровенных глубинах моей памяти — там, где хранятся не замаранные убийствами и изменами романтические надежды, наивная вера в справедливость мироустройства, стремления к светлым идеалам и прочая мура в том же роде.

Я ее, конечно, не убью. Пожалею. Кроме того, от еще одного душегубства меня удерживал и страх за самого себя: я боялся превратиться в маньяка. Надо уметь вовремя остановиться. Во всем должна быть умеренность, а также равновесие, гармония и соразмерность, об этом еще Пушкин говорил. Я и так был засыпан убийствами, как снегом. Убийства не должны обрушиваться на моих потенциальных жертв неконтролируемо, как град с неба.

— Нет, не убью, — повторил я.

— Почему? — спросила она.

— Я женщин не убиваю.

Я не врал: на моем боевом счету пока еще не было ни одной представительницы слабого пола. Тамара Владимировна не в счет. Она сама виновата. И не я убивал ее, за меня это проделал Корытников. Жену же я оправил на тот свет из сострадания, то есть из гуманистических соображений. Это было не убийство, а акт милосердия. Любой, побывавший в пекле войны и видевший страдания смертельно раненных друзей, это подтвердит. А вокруг нас всегда идет война. И мы в ней либо жертвы, либо убийцы.

Пока я размышлял, Вика приблизилась ко мне. Рука ее потянулась…

— Ты с ума сошла! — ужаснулся я.

— Не надо ничего говорить… — шептала она, прижимаясь ко мне. Я заглянул ей в глаза: мне показалось, я заглянул в бездну.

— А что тут такого? — она своим круглым коленом нежно гладила меня между ногами. — Надо попробовать. Я никогда этим не занималась. А ты? Ты когда-нибудь трахался рядом с покойником? Дурачок, это же так круто! Иди ко мне, — она шумно дышала, ноздри ее трепетали. Она сбросила халат на пол…

* * *

Вся эта драматическая история со смертью Геворкяна попахивала древнегреческой трагедией. Я убил мужа своей любовницы. И совокупился с ней чуть ли не на его трупе.

Конечно, было бы лучше, если бы я убил его в честном поединке. За право обладания прекрасной дамой. Это было бы по-рыцарски. Допустим, Геворкян застукал бы меня и Вику en flagrant dйlit, то есть на месте преступления, и нам пришлось бы выяснять отношения на дуэльных пистолетах. Но все вышло иначе: грубей и обыденней.

Мне было немного жаль его. Ведь он симпатизировал мне. Хотя и грозил мне набором кухонных ножей. Повторяю, он симпатизировал мне. Он сам мне сказал об этом перед смертью. А в ответ я проткнул его спицей. Да еще надругался над его трупом. Такие вот в ХХI веке дуэли.

Глава 33

Полицейским я предъявил свой настоящий паспорт, с которым путешествовал по Европе. Паспорт же на имя Бублика я еще перед отъездом на всякий случай вшил в подкладку спортивной куртки. Это я подсмотрел в каком-то шпионском фильме.

Пока шло расследование, мы продолжали жить в замке. Неопределенность нашего положения привела к тому, что все стали много пить. Что представляется закономерным. Мы существенно подкосили спиртные запасы из погребов замка, высадив черт знает сколько бутылок Бардолино Кьяретто, по первым ощущениям легкого, в действительности же очень крепкого и коварного вина.

Вино в таких немыслимых количествах повлияло на нас по-разному. Я если не пил, то сидел в туалетной комнате: меня, простите, чистило сверху и снизу. Цинкельштейн допился до того, что стал икать даже во сне. Однажды во время завтрака, позабывшись, я назвал его добрым другом Генрихом. Он дико посмотрел на меня и с этой минуты перестал со мной здороваться.

Жена Цинкельштейна не покидала своих апартаментов из-за мигрени. Вика перешла на язык жестов. Каждый вечер она тыкала указательным пальцем сначала в меня, потом — в сторону спальни. Я похудел так, что с меня спадали брюки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Через две недели нас отпустили на все четыре стороны. Вике сообщили, что муж ее скончался от скоротечного кровоизлияния в сердце. Цинкельштейны, которые, по-моему, начали уже что-то подозревать, спешно собрали вещички и помчались в аэропорт. А мы с Викой задержались. Российский вице-консул помог Вике оформить бумаги для транспортировки тела ее мужа на родину. Это заняло еще пять дней. И все эти дни в городском морге итальянские патологи добросовестно морозили бренное тело Генриха Наркисовича Геворкяна.

— Минус 70 по Цельсию! — изумлялся я. — Я бы такое закаливание не выдержал!

— При жизни и он бы не выдержал, а вот, померев, благодаря глубокому замораживанию мой бывший муженек только крепче стал, им бы гвозди забивать, — жестоко шутила Вика. Вообще, положение вдовушки ей нравилось, и она этого не скрывала. Кроме того, она никогда не забывала слов Геворкяна, угрожавшего, что в случае развода найдет способ обойти досадный пункт брачного договора, посвященный разделу имущества. Теперь Вика была полноправной наследницей: Генрих Наркисович был очень суеверен и по этой причине не оставил завещания.

— Доигрался, старый дурень! — хохотала она. — По счастью, у него нет родственников, кроме меня! Прежние жены не в счет, шиш они что получат!

* * *

— Помирать пора… о душе, о боге пора подумать, — плакался я ей в спальне в ночь перед отъездом. — И всех простить… — После очередной бутылки я был в расслабленном состоянии и нес околесицу.

— Всех-всех?

— Всех не всех, но кое-кого я бы простил. А кое-кого прирезал бы еще раз! Если честно, порой меня так и тянет выпустить из кого-нибудь кишки.

— Потерпи немного, как только мне подвернется новый Геворкян, я непременно обращусь к тебе.

— Зря все-таки я его убил. Мне жалко Геворкяна…

— Ну, убил и убил, что ж тут поделаешь, — утешала меня Вика, поглаживая себя между бедрами, — с каждым может случиться.

В самолете Вика потребовала скорее нести обед.

— Сапега, ты только послушай. Молодая женщина, потерявшая горячо любимого мужа… — стрекотала она с набитым ртом. — Да еще с таким наследством! Это так романтично. Интересно, как долго мне придется носить траур? Как ты думаешь, черный цвет будет мне к лицу? Сапега, почему бы тебе не жениться на прекрасной вдовушке? Как победитель, ты имеешь на меня законное право. Я ведь твоя добыча.

— Я недостоин тебя.

— Сапега, ты почтишь своим присутствием похороны?

— Почту, — я смиренно наклонил голову. — Почту, при условии, что его будут хоронить у Кремлевской стены.

— У Кремля слишком дорого. Полагаю, надо на Донском. Там фамильный склеп Геворкянов.

— Отлично! На Донском я чувствую себя как дома: там похоронена тьма-тьмущая моих родственников и знакомых.

Вика была уверена, что попрощаться с ее мужем припрутся все его семь бывших жен.

— Вот будет потеха! Семь вдов, и все без наследства! — хохотала она. — Как ты думаешь, Геворкян придет в себя ко дню похорон? Я имею в виду — успеет разморозиться и приобрести праздничный вид?

* * *

Ненавижу похороны. А тут еще с утра зарядил мелкий-мелкий дождь, даже не дождь, а омерзительная водяная пыль. Серое утро породило такой же серый день. Он накрыл Донское кладбище клочковатым туманом, пронизывающим до костей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Громадный фамильный склеп Геворкянов из розового ереванского туфа с полуколоннами и золотой вязью на старославянском и армянском языках господствовал в этой части кладбища и напоминал мавзолей императора Фердинанда в Граце. Красота — глаз не оторвешь. Умели в прежние времена жить и умирать. Поскольку усыпальница, возведенная еще в позапрошлом веке, была переполнена урнами и гробами плодовитых родственников Генриха Наркисовича, ему там места не нашлось, поэтому решено было хоронить рядом, на свежем воздухе. Прямоугольник могильной ямы поражал своими гомерическими размерами, можно было подумать, что в ней намеревались предать земле не бренные останки простого смертного, а павшего в бою воина-печенега вместе с лошадью, слугами, женами и наложницами. К могиле, неправдоподобно глубокой и широкой, боялись подходить.