Рога - Джо Хилл

— Никто не поверит во всю эту лапшу.

— Как знать, чему они поверят? — философически замечает Ли. — На этом камне твои отпечатки.

Терри хватает Ли за рубашку, снова бьет его о стену и крепко к ней прижимает. С кухонного столика падает ложка, ее удар о кафельный пол звучит музыкально, как звон старинных часов. Ли не сопротивляется и смотрит на Терри с невозмутимым видом.

— Ты курил этот толстый косяк рядом с ее телом и там же его уронил. И это она тебя оцарапала, — говорит Ли. — Пыталась сопротивляться. А когда ты ее убил, то вытерся ее нижним бельем. На ее трусах пятна твоей крови.

— Какого хрена ты там несешь? — спрашивает Терри.

Слово «трусы» напряженно висит в воздухе, как звук упавшей ложки.

— Ссадина на твоем виске. Я вытер эту ссадину ее бельем, пока ты лежал в отключке. Мне хочется, Терри, чтобы ты ясно осознал ситуацию. Ты влип в эту историю не меньше меня. Может быть, больше.

Терри сжимает левую руку в кулак, замахивается, но тут же себя останавливает. Лицо Ли горит нетерпением, он дышит поверхностно и учащенно; Терри не может его ударить.

— Чего же ты ждешь? — спрашивает Ли. — Бей, если замахнулся.

Терри дожил почти до тридцати, ни разу никого не ударив. И никогда не участвовал в школьных драках, он был всеобщим любимцем.

— Если ты мне хоть что-нибудь сделаешь, я сам позвоню в полицию. Так все будет выглядеть даже лучше. Я скажу, что пытался ее защитить.

Терри неуверенно, словно пьяный, делает шаг назад и отпускает его рубашку.

— Я ухожу. Тебе нужно взять адвоката. Я поговорю со своим не позже чем через двадцать минут. Где моя куртка?

— Там же, где и камень. И ее трусы. В безопасном месте. Не здесь. По пути домой я кое-где остановился. Ты сказал мне собрать все улики и надежно от них избавиться, но я не стал так делать…

— Заткни хлебало!

— …потому что подумал, а вдруг ты станешь валить все на меня. Ну давай, Терри. Звони им. Но я тебе точно обещаю, что, если ты будешь меня топить, я утащу тебя с собой. Так что выбирай. У тебя есть «Хотхаус». Через два дня ты возвращаешься в Лос-Анджелес, тереться и дальше в компании кинозвезд и моделей. Но это ерунда. Поступай, как положено. Чтобы была чистая совесть. Но только имей в виду, что никто тебе не поверит, ни даже твой собственный брат, он будет всю жизнь тебя ненавидеть за то, что ты напился, обкурился и убил его любимую девушку. Сперва он, может, этому не поверит, но погоди немного. Ты проведешь в тюрьме двадцать лет — вполне достаточно, чтобы погладить себя по головке за высокие моральные качества. Думай, в конце концов, головой, а не каким-то другим местом. Она мертва уже четыре часа, ты мог бы надеяться выглядеть чистеньким, если бы вызвал полицию, пока тело было еще теплым. Теперь все неизбежно выглядит так, что ты как минимум задумывался, не припрятать ли его.

— Я убью тебя, — прошептал Терри.

— Конечно, убьешь, — кивнул Ли. — И тогда тебе нужно будет объяснять не один труп, а два. Вали на себя побольше.

Терри отворачивается и в отчаянии смотрит на телефон; ему кажется, что если он в ближайшие мгновения не поднимет трубку и не позвонит кому-нибудь, то лишится всего хорошего, что только было в его жизни. И все же он не в силах двинуть рукой. Он словно моряк, оставшийся один на необитаемом острове, глядящий на самолетик, проплывающий в небе на высоте сорока тысяч футов, не имея никакого способа подать сигнал и прощающийся со своим последним шансом на спасение.

— А могло быть и по-другому, — говорит Ли. — Мы с тобой оба не виноваты, а ее убил кто-то случайный. Такое бывает едва ли не каждый день, стоит только посмотреть по телевизору «Новости дня». Никто не видел, как мы ее подобрали. Никто не видел, как мы свернули к литейной. Насколько известно внешнему миру, после костра мы поехали ко мне, играли в карты и в два часа ночи окончательно вырубились, даже не выключив телевизор. Мой дом на прямо противоположной стороне города от «Бездны», чего бы нам туда ездить?

У Терри сжимает грудь, ему не хватает воздуха, и он мельком думает, что вот так, наверное, чувствует себя Иг при своих астматических приступах. Забавно, что ему никак не сделать такую элементарную вещь, как протянуть руку и взять телефонную трубку.

— Ну вот, я свое сказал. По сути, все сводится к выбору: ты можешь жить как калека или как трус. И выбирать придется тебе. Впрочем, можешь мне поверить — у трусов жизнь повеселее.

Терри не двигается, не отвечает и не смотрит на Ли. В его запястье колотится пульс.

— И вот еще что я скажу, — говорит Ли мирным вразумляющим тоном. — Если сейчас проверить тебя на наркотики, ты точно завалишь тест. В таком виде нельзя общаться с копами. Ты спал не больше трех часов и не способен сейчас ясно думать. Терри, она же всю ночь пролежала мертвой. Почему бы тебе не поспать до утра, а потом уже все обдумать. Возможно, ее найдут только через несколько дней. Не спеши совершать поступки, которых потом не исправишь. Подожди, пока не поймешь окончательно, что же ты хочешь сделать.

Это звучит совершенно кошмарно: возможно, ее найдут только через несколько дней, — перед глазами сразу возникает Меррин, как она лежит среди папоротников и мокрой травы, с дождевой водой, стоящей в глазах, и каким-то жучком, ползущим по бронзе ее волос. И тут же возникает Меррин, как она сидит на переднем сиденье, дрожит в своих мокрых одежках и глядит на Терри смущенными несчастными глазами. Спасибо, что меня подобрали. Вы спасли мне жизнь.

— Я возвращаюсь домой, — говорит Терри.

Он хотел, чтобы эти слова звучали вызывающе, звенели справедливым гневом, но вместо этого получился какой-то дрожащий лепет.

— Конечно, — охотно откликается Ли. — Я тебя довезу. Но сперва переоденься в одну из моих рубашек, эта у тебя вся в крови.

Он указывает на грязь, где Терри вытирал руки о рубашку. Только сейчас, в жемчужном свете восхода видно, что это кровь.

Иг увидел все это в одно прикосновение, словно сидел вместе с ними в машине на всем пути к старой литейной, — увидел все и многое еще. Он увидел, как загнанный в угол Терри только что не стоит на коленях перед Ли тридцатью часами позднее, у того на кухне. Это был день невероятно яркого солнца и не по сезону холодной погоды; на улице кричали дети, в бассейне у соседнего дома плескалось несколько тинейджеров. Яркая праздничность этого утра резала глаз и ухо, никак не совмещалась с мыслью, что Иг сидит в камере, а Меррин лежит в холодильнике какого-то морга. Ли стоял, опираясь на кухонный столик, и бесстрастно наблюдал, как Терри перепрыгивает от мысли к мысли, от эмоции к эмоции, задыхаясь то ярости, то от жалкой беспомощности. Ли подождал, пока Терри выговорится, а затем сказал: