Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах - Шарль де Костер

Уленшпигель встал, дрожа от холода.

– Вот ты и на ногах, – сказал Ламме.

– Бальзам действует, – ответил Уленшпигель.

И, взяв трупы трёх проповедников, он бросил их, один за другим, в расщелину между скал, вместе с их оружием и одеждой, кроме плащей.

Вокруг них, чуя добычу, каркали в небе вороны.

И Самбра, словно стальная, текла вдаль под серым небом.

И шёл снег, смывая кровь.

И всё же они оба были озабочены.

– Мне легче убить курицу, чем человека, – сказал Ламме.

И они сели на ослов.

Ещё у ворот Гюи текла кровь у Уленшпигеля; они разыграли ссору, соскочили с ослов и, с притворной яростью, дрались шпагами.

Потом, покончив бой, они опять сели на ослов, предъявили у ворот паспорта и въехали в город.

И женщины, видя кровавые раны Уленшпигеля и победоносно возвышавшегося на своём осле Ламме, переполнились состраданием к побеждённому и, грозя Ламме кулаками, говорили:

– Этот злодей изранил своего приятеля.

И Ламме только беспокойно искал, нет ли среди них его жены.

Но всё было тщетно, и он тосковал.

XXIII

– Теперь куда? – спросил Ламме.

– В Маастрихт, – ответил Уленшпигель.

– Но там, сын мой, кругом войска Альбы, и сам он, говорят, в городе. Наших паспортов будет недостаточно. Если испанские солдаты пропустят, то нас могут задержать в городе и начнут допрашивать. Тут дойдёт весть о гибели проповедников, и мы пропали.

– Вороны, сычи и коршуны скоро расклюют их трупы. Лица их, верно, уже неузнаваемы. Паспорта наши хоть и не плохи, но ты, пожалуй, прав: когда узнают об убийстве, возьмутся за нас. И всё-таки нам надо пробраться через Ланден и Маастрихт.

– Нас повесят, – сказал Ламме.

– Проберёмся, – ответил Уленшпигель.

Так рассуждая, они добрались до корчмы «Сорока», где нашли добрую еду, приют и корм для ослов.

Наутро они выехали в Ланден.

Приблизившись к большой усадьбе под городом, Уленшпигель засвистал жаворонком, и тотчас оттуда ответили боевым петушиным криком. Фермер с добродушным лицом показался у ворот и сказал:

– Так как вы вольные друзья, то да здравствуют гёзы! Заходите.

– Кто это? – спросил Ламме.

– Томас Утенгове, мужественный реформат, – ответил Уленшпигель, – его работники, как и он, борются за свободу совести.

– Вы от принца? – сказал Утенгове. – Поешьте и выпейте.

И ветчина зашипела на сковородке, и колбаса вместе с нею; явилось вино и наполнило стаканы. И Ламме вбирал в себя вино, как сухой песок, и ел с такой же охотой.

Батраки и служанки усадьбы поочерёдно совали нос в дверную щёлку и глазели на то, как трудятся его челюсти. И работники говорили с завистью, что этак и они не прочь потрудиться.

Накормив гостей, Томас Утенгове сказал:

– На этой неделе из наших краёв сто крестьян отправятся будто бы в Брюгге починять плотины. Они разделятся на партии по пять-шесть человек и пойдут разными дорогами. В Брюгге будут их ждать суда, которые перевезут их морем в Эмден.

– Будут у них деньги и оружие? – спросил Уленшпигель.

– По десять флоринов и большому ножу у каждого.

– Господь и принц вознаградят тебя, – сказал Уленшпигель.

– О награде я не думаю, – ответил Томас Утенгове.

– Как это у вас получается, – перебил Ламме, дожёвывая толстую кровяную колбасу, – как это вы делаете, любезный хозяин? Почему эта колбаса у вас такая сочная, душистая и нежная?

– Это оттого, – ответил хозяин, – что мы её заправляем майораном и корицей.

И обратился к Уленшпигелю с вопросом:

– А что, Эдвард граф Фрисландский всё ещё друг принцу?

– Он не выказывает этого, но укрывает в Эмдене корабли принца, – ответил Уленшпигель и прибавил: – Нам надо проехать в Маастрихт.

– Это невозможно, – сказал хозяин, – войско герцога стоит перед городом и в окрестностях.

Он повёл их на чердак и оттуда показал вдали знамёна и значки пехоты и конницы, передвигающиеся в поле.

– Я проберусь, – ответил Уленшпигель, – если вы добудете мне разрешение жениться. Невеста должна быть хороша собой, мила и добра и должна выразить желание выйти за меня, – если не совсем, то хотя бы на неделю.

– Не делай этого, сын мой, – сказал, вздохнув, Ламме, – она покинет тебя, и пламя любовное иссушит тебя. Постель, на которой ты спишь так сладко, станет колючим ложем, отняв у тебя твой тихий сон.

– Я всё-таки женюсь, – сказал Уленшпигель.

И Ламме, не найдя больше ничего на столе, приуныл. Однако вскоре он открыл на блюде какие-то печенья и мрачно принялся за них.

– Итак, выпьем, – сказал Уленшпигель Томасу Утенгове. – Вы добудете мне жену, богатую или бедную. С нею я пойду к попу в церковь, чтобы он обвенчал нас. Он выдаст мне брачное свидетельство, которое не имеет значения, так как он папский инквизитор. Там будет сказано, что мы оба добрые христиане, что мы исповедовались и причащались по законам святой матери нашей, римской церкви, сжигающей своих детей живьём, согласно правилам апостольским, и, таким образом, достойны благословения святого отца нашего, Папы Римского, воинства земного и небесного, каноников, попов, монахов, наёмников, шпионов и прочей мрази. С этим свидетельством в руках мы станем устраивать наше свадебное путешествие.

– А невеста? – спросил Томас Утенгове.

– Невесту ты мне раздобудешь. Итак, я беру две повозки, увитые ельником, остролистником, бумажными цветами, и сажаю туда несколько человек, которых ты хотел бы отправить к принцу.

– Но невеста?

– Вероятно, она здесь найдётся. Итак, в одну повозку я впрягу пару твоих лошадей, в другую – пару наших ослов. В первой усядемся я, моя жена, мой друг Ламме и свидетели; в другой – дудочники, свирельщики и барабанщики. Затем под звуки пения и барабанов, среди весело развевающихся свадебных флагов, с выпивкой помчимся мы по большой дороге, которая ведёт или на Galgen-Veld – Поле виселиц, или к свободе.

– Постараюсь помочь тебе, – сказал Томас Утенгове, – но жёны и дочери захотят ли ехать с мужчинами?

– Обязательно поедем, – вмешалась хорошенькая девушка, просунувшая голову в дверь.

– Если нужно, я могу собрать и четыре повозки, – сказал Томас Утенгове, – тогда мы отправим более двадцати пяти человек.

– Альба останется в дураках, – воскликнул Уленшпигель.

– А флот принца получит несколькими добрыми воинами больше, – ответил Томас Утенгове.

И, созвав колоколом своих батраков и девушек, он обратился к ним:

– Послушайте, мужчины и женщины, чья родина Зеландия: вы видите перед собой фламандца Уленшпигеля, который собирается проехать вместе с вами, в свадебном поезде, сквозь войско герцога.

И зеландцы и зеландки единодушно вскричали:

– Мы готовы! Без страха!

И мужчины сговорились между собой:

– Вот радость: мы сменим землю рабства на море свободы. Если Бог за нас, то кто против нас?

И женщины и девушки говорили:

– Пойдём за нашими мужьями и милыми. Зеландия – наша родина – даст нам приют.

Уленшпигель заметил одну молоденькую, славненькую девушку и шутливо обратился к ней:

– Пойдёшь за меня?

Но она ответила, краснея:

– Пойду, только повенчаемся в церкви.

Женщины говорили, смеясь:

– Сердце влечёт её к Гансу Утенгове, сыну хозяина. Верно, и он едет?

– Еду, – сказал Ганс.

– Поезжай, – сказал отец.

И мужчины надели праздничную одежду, бархатные куртки и штаны, а поверх всего длинные плащи и широкополые шляпы, защищающие от солнца и дождя. Женщины надели чёрные шерстяные чулки и вырезные бархатные башмаки с серебряными пряжками, на лбу у них были большие узорные золотые украшения, которые девушки носят слева, замужние женщины – справа; затем на них были белые брыжи, нагрудники, вышитые золотом и пурпуром, чёрные суконные юбки с широкими бархатными нашивками того же цвета.

Затем Томас Утенгове отправился в церковь к пастору и просил его за два рейксдалера, тут же вручённые ему, незамедлительно обвенчать Тильберта, сына Клааса – то есть Уленшпигеля – и Таннекин Питерс, на что пастор выразил согласие.

Итак, Уленшпигель, во главе своего свадебного шествия, направился в церковь и обвенчался с Таннекин, изящной, милой, хорошенькой и полненькой Таннекин, в щёки которой он готов был впиться зубами, как в помидор. И он нашёптывал ей, что из преклонения перед её нежной красотой не решается сделать это. А она, надув губки, отвечала:

– Оставьте меня, Ганс смотрит так, будто готов убить вас.

И одна завистливая девушка шепнула:

– Ищи подальше: не видишь разве, что она боится своего милого?

Ламме потирал руки и покрикивал:

– Не все же они достанутся тебе, каналья!

И был в восторге.

Уленшпигель покорно снёс свою неудачу и возвратился с свадебным шествием в усадьбу. Здесь он пел, бражничал, веселился, пил за здоровье завистливой девушки. Это было очень приятно Гансу, но не Таннекин и не жениху завистливой девушки.