О материалистическом подходе к явлениям языка - Борис Александрович Серебренников

class="p1">«Вторым структурным типом (кроме формы сказуемости), объединяющими имя и глагол, являются в башкирском языке (как и во всех тюркских языках) морфологические образования, известные под названием формы принадлежности. „Форма принадлежности“, как выразительница известной грамматической „категории принадлежности“, одинаково свойственна и именам и глаголам: ср. хотя бы ат-ым ʽмой коньʼ (по-башкирски одно слово!) и барған-ым ʽмое прошлое хождениеʼ, т.е. тот факт, что я ходил (по-башкирски тоже одно слово)»[342].

В. Банг в свое время пришел к выводу, что «чистый глагольный корень» тюркских языков представляет «чистый субстантив, т.е. отглагольное имя»[343].

Убежденным сторонником первоначального неразличения имени и глагола был Э.В. Севортян. Он собрал довольно многочисленные случаи совпадения глагольных и именных основ типа ақ- ʽтечьʼ и aқ- ʽжидкостьʼ, аң ʽпомнитьʼ и аң ʽпонятливостьʼ, дад- ʽпробовать на вкусʼ и дад ʽвкусʼ и т.п. Имеются также случаи схождения производных форм глагола и имени, напр. азерб. ағры- ʽболетьʼ и агры ʽбольʼ, оху- ʽчитатьʼ и оху ʽчтениеʼ и т.д.

«На основании уже учтенных форм, – замечает Э.В. Севортян, – можно прийти к выводу, что все глаголы и имена, семантически связанные между собой и объединяемые значениями названия процесса, результата и т.д., восходят к корням и производным словам, в которых не было не только грамматического, но и лексического разграничения глагола и имени действия, процесса или его признака (или результата) и т.п.»[344]

Гипотезу о первоначальном неразличении в тюркских языках частей речи защищает А.М. Щербак.

«В тюркском праязыке прилагательные не имели особых морфологических показателей и само существование их как самостоятельного лексико-грамматического разряда имен вызывает большие сомнения»[345].

А.М. Щербак также утверждает, что глаголы и имена были недостаточно дифференцированы.

Это положение аргументируется тем, что в древнетюркском языке глагольно-именных основ больше, чем в современных языках, и что по мере приближения к нынешнему состоянию их количество постепенно уменьшается. Анализ же общетюркских односложных основ, реконструируемых на уровне праязыка, показывает заметное увеличение случаев омонимии по сравнению с тем, что выявляется в ходе исследования любых старописьменных текстов, ср. āp ʽпротивоположная сторона; зад; спина и класть что-л., перевешивая на другую сторону; переходить какой-л. предел; превышать что-л.ʼ; ǟн ʽниз, низкий и сходить, спускатьсяʼ[346].

По мнению А.М. Щербака,

«внешнее совпадение именных и глагольных основ не является случайным и, по всей видимости, отражает своеобразие исторического процесса становления и развития частей речи. Факты именной и глагольной омонимии в древних и современных тюркских языках, результаты проведенных в этой области теоретических исследований и, отчасти, соображения теоретического порядка, подкрепленные ссылками на материалы не тюркских языков, позволяют думать, что в тюркском праязыке почти любой первичный корень обозначал и предмет и действие, т.е. был синкретичным»[347].

«При всех возможных различиях прилагательных и существительных в таких языках, как индоевропейские, тюркские и др., прилагательные в этих языках обнаруживают близость к существительному. В ряде языков Юго-Восточной Азии слова, обозначающие качественные признаки, по своим грамматическим свойствам тяготеют не к именам, а к глаголам… Можно предполагать, – замечает далее В.З. Панфилов, что возникающие обозначения первоначально употреблялись для обозначения как предмета, так и действия и, что, следовательно, возникновение различий между именами и глаголами есть позднейшие явления. Проявление такой первоначальной неотдифференцированности имени и глагола в той или иной степени обнаруживается во всех языках»[348].

Основным аргументом, привлекаемым для доказательства этого положения, выступает опять-таки амбивалентность некоторых основ, т.е. их способность быть основами имен и глаголов. Наличие общих именных и глагольных основ отмечается в финно-угорских, тунгусо-маньчжурских, тюркских, палеоазиатских, кавказских и некоторых других языках. Значительное количество общих именных и глагольных основ зафиксировано в эскимосском языке. В нивхском языке количество общих именных и глагольных основ весьма велико. В эскимосском языке любое имя, выступая в функции сказуемого, присоединяет глаголообразующий суффикс и получает соответствующее глагольное управление[349].

Генетическая связь существительных и прилагательных, подтверждаемая материалами многих языков, получает свое объяснение в связи с генезисом и развитием категории качества как категории мышления. В процессе выделения того или иного качественного признака предмета в результате сравнения какой-либо из предметов начинает выступать как его наиболее характерный носитель, т.е. как своего рода эталон, с которым отождествляются по соответствующему качественному признаку другие предметы. Поэтому название этого предмета вместе с тем выступает и как название того качественного признака, эталоном носителем которого он является.

Те прилагательные, которые тяготеют в некоторых языках к глаголу, первоначально были связаны с синкретическим глаголом, или вторым членом первоначальной оппозиции[350]. Как можно видеть из изложенного, сторонников теории о первоначальной диффузности частей речи довольно много. Тем не менее в ней можно усмотреть весьма существенные, на наш взгляд, недостатки. Во-первых, сторонники этой теории недопустимо смешивают между собой две коммуникационные системы. Можно с полным основанием утверждать, что до речи у человека, как и у многих животных, существовали сигнальные системы. Примером таких сигнальных систем может служить предостерегающий о возможной опасности свист наблюдающего за обстановкой суслика, тревожное стрекотание сороки, особый крик диких гусей и т.п. Сигнал сам по себе действительно не расчленен. В нем невозможно выделить, какой-либо элемент, относящийся к определенному имени, его отдельному качеству и т.д. Он выражает в самом общем виде какую-то опасную ситуацию, в достаточной степени неопределенную. Здесь биологически важным является понятие об опасности и необходимость ее предостережения.

И вот некоторые лингвисты делают вывод, что и первые слова человеческой речи были подобны этим сигналам. Здесь также не было никаких частей речи. Вместо них было нечто диффузное и неопределенное. Чем же отличалось такое состояние от эпохи сигналов. Выходит, что оно ничем не отличалось. Это были те же сигналы. Но совершенно очевидно, что коммуникация при помощи языка явилась совершенно новым этапом в истории человеческого общения. Это был какой-то качественно новый этап, не похожий на ему предшествующий.

Сущность предложения во всех языках мира заключается в развертывании признаков предмета. До осознания признаков не могло быть никакой речи.

Речевой акт, даже в условиях первобытной речи, всегда выражал нечто конкретное и в соответствующих условиях совершенно определенное, а не диффузное. Первобытная человеческая речь не могла состоять только из одних имен существительных, так как субстантивация процессуального признака, т.е. создание отглагольного существительного требует довольно высокой степени абстракции.

В нашем языкознании еще со времен господства марровского учения о языке утвердилась довольно странная традиция. Любая особенность языка прямо и непосредственно соотносится с определенным состоянием развития человеческого мышления. Если в языке, скажем, встречаются амбивалентные основы типа