Паноптикум - Элис Хоффман

– Нам запрещено говорить о ней.

– И кто же отдал такое распоряжение?

– Мы должны вести себя так, будто она не член семьи, – ответил он, пожав плечами.

Это было очень любопытное признание, но вытянуть еще что-нибудь из кучера мне не удалось. Я решил подождать, пока выйдут горничные, надеясь, что с ними мне повезет больше. Побывав около этого дома не раз, я знал, что они выходят на прогулку каждый вечер, и, разумеется, сразу их узнал. Сара и Агнес появились вместе с пуделями Джулиет. Увидев меня, собаки стали рваться ко мне, прыгать и радостно визжать, словно встретили старого друга.

– Никогда не видела, чтобы Джаспер вел себя так дружелюбно, – сказала Агнес про более крупного пуделя. – Он вообще-то страшный задавака.

– Я друг мисс Блок, – сказал я, и это было не так уж далеко от истины. – Я пришел повидаться с ней, но ее, похоже, нет дома?

– Нам нужно выгуливать собак, – бросила Сара вместо ответа и направилась в сторону парка, потянув Агнес за собой.

Я последовал за ними. Упрямства с возрастом у меня не убавилось, и сдаваться я не собирался.

– А позже она будет дома? – спросил я у Агнес, которая казалась более разговорчивой.

Она печально покачала головой.

– Ее хотели отправить в больницу в Массачусетс. Я случайно подслушала разговор с доктором и сообщила ей об этом. Она всегда относилась ко мне по-доброму, и мне не нравилось, что заговор у нее за спиной устраивают. Я видела смирительную рубашку, которую собирались на нее надеть, если она заупрямится, – ужасная вещь из кожи и холста. Я не могла оставить это так.

– Пошли быстрее, – понукала ее Сара, встревоженная таким поворотом в разговоре. – Болтать таким образом неприлично и может создать неправильное впечатление о тебе.

Но Агнес была твердо намерена довести рассказ о своей хозяйке до конца.

– Это все из-за ее участия в политике и демонстрациях. Ее ведь еще раз арестовали. Когда я сказала ей, что с ней собираются сделать, она ответила, что запереть ее им не удастся, и убежала из дома. Боже, храни ее.

– Ну, хватит, – оборвала Агнес ее подруга. – Посторонним до этого нет дела, и нас накажут, если узнают, что ты рассказала о ней. Не говори больше ничего!

– Да замолчи ты сама! – ответила Агнес. – Им на нас ровным счетом наплевать, а мисс Джулиет хорошо к нам относилась.

Сара побелела, как полотно, и была явно напугана. Она все время оглядывалась, боясь, что кто-нибудь из семейства Блок их увидит.

– Я в этом не участвую, – заявила она и, развернувшись, ушла из парка.

– Не беспокойтесь, Сара никому не скажет, – проговорила Агнес. – Просто она ужасная трусиха.

Мы сели на скамью. Вечер был теплый, в парке было много народа. Местные жители отличались от толпы в центре города. Здесь люди разных классов были отделены друг от друга. Однако, вопреки стремлению создателей этого зеленого оазиса сохранить его «в чистоте», времена менялись. Молодые люди приезжали сюда из центра, чтобы жаркими ночами играть на лужайках в стикбол.

Собаки вели себя очень спокойно, были явно рады видеть меня и разлеглись у моих ног, словно я их хозяин.

– Может, возьмете их? – спросила Агнес. – Они никому не нужны, а мисс Блок, да простит она мне эти слова, их просто ненавидела.

Пудели глядели на меня умоляюще. Со своей короткой стрижкой они выглядели нелепо. Меньше всего мне хотелось брать себе этих глупых животных.

– Их зовут Джаспер и Антуанетта, – продолжала Агнес. – Жалко их. Никто в доме не обращает на них внимания, а со временем, подозреваю, жить им будет все хуже и хуже. Если у вас есть сердце, вы должны взять их.

Чтобы успокоить ее, я сказал, что подумаю над ее предложением и, может быть, возьму собак, когда моя собственная жизнь устроится. Я сам не верил в это, но мне нужно было ублаготворить Агнес, потому что я хотел, чтобы она помогла мне встретиться с Гарри. Я спросил ее, не впустит ли она меня в дом, и она, к моему удивлению, с готовностью согласилась.

– Я согласна, ради мисс Джулиет, раз вы ее друг. Мы с ней тоже были друзьями.

Агнес была молодой жизнерадостной ирландкой, ей не нравилось, как относятся к прислуге в доме. Но все искупалось отношением мисс Блок, которая обращалась со служанкой как с младшей сестрой.

Мы вместе вернулись к дому и обошли его сзади. Двор был вымощен булыжником, у дверей стоял большой металлический ящик, где молочник оставлял сыр и сливки по утрам. Агнес отперла дверь и впустила меня в дом, сказав, что будет гулять с собаками на углу Шестьдесят третьей улицы и ждать меня там. Она не хотела, чтобы знали, что это она меня привела. Я прошел через пустую кухню, которая была раз в десять больше нашей с отцом комнаты, затем по коридорам, выложенным темным мрамором с розовыми и золотыми прожилками. По пути мне попалась небольшая женская гостиная в розовых и зеленых тонах.

В конце концов я добрался до холла, имевшего форму слезы, и остановился под люстрой от Тиффани, успокаивая нервы. Агнес сообщила мне, что мистер Блок-старший болен и редко встает с постели, миссис Блок ушла в гости, а мистер Гарри Блок, скорее всего, в кабинете, где он обычно сидит в тоске и печали после того, как сбежала его сестра. Там я его и нашел. Он играл в шахматы с воображаемым партнером. Войдя в кабинет, я закрыл за собой раздвижную ореховую дверь. Блок поднял на меня глаза, и в них промелькнул страх. Возможно, он решил, что я опять хочу его ограбить, как много лет назад.

– Фрэнк Герберт играл с вами в шахматы? – спросил я. – В ближайшие двадцать лет он не сможет составить вам компанию.

Мой враг узнал меня и кивнул, как старому приятелю.

– У Герберта не хватает мозгов, чтобы играть в такие сложные игры. Вот Джулиет была хорошей партнершей.

Я сел в одно из зеленых бархатных кресел.

– И тем не менее вы хотели отправить ее в лечебницу для душевнобольных из-за ее политических взглядов.

Блок ошарашенно посмотрел на меня, не понимая, откуда я мог об этом узнать.

– Я никогда не причинил бы вреда сестре, если вы на это намекаете. Она подвергала себя опасности, выбирая неудачных друзей и занимаясь предосудительной деятельностью. Рано или поздно это кончилось бы для нее тюрьмой. Я хотел уберечь ее от этого.

– И она убежала от вашей заботы. Надеюсь, теперь она может жить свободно.

– Какое вам дело до проблем нашей семьи?

Если бы я даже хотел, я не смог бы ему объяснить, насколько жизнь рабочих зависит от семьи, предоставившей им работу. Наше повседневное существование почти во всем было обусловлено людьми, не знавшими даже наших имен. Я взял со стола одну из шахматных фигур. Это оказался ферзь.

– Я так и не научился играть в шахматы, – сказал я. – У меня никогда не было времени на игры. Я работал с тех пор, как мог что-то делать руками.

– Зато воровать вы научились неплохо.

– А вы, похоже, научились убивать.

Блок покраснел от гнева.

– Я не имею никакого отношения к убийству. Я не приказывал Герберту убить эту девушку и никогда не стал бы этого делать. Я велел ему всего лишь припугнуть ее. Но он не знает меры и взял на себя слишком много.

– Не знаю, слишком ли много возьмут на себя члены Рабочего союза, но думаю, что они будут следить за вами очень внимательно. Если вы занимаетесь сомнительными сделками и прикрываете действия, представляющие опасность для рабочих, они, скорее всего, узнают об этом. Я думаю, теперь вам придется очень много времени проводить в суде. Но это не страшно, вы же адвокат.

Я достал из жилетного кармана часы. Я не сознавал до сих пор, как они тяжелы. Время, которое они показывали, не говорило о том, кем я был в прошлом, и никак не было связано с моим будущим. Я положил часы на стол.

– Вы полагаете, что, вернув мне мою собственную вещь, станете честным человеком? – спросил Блок.

– Я полагаю, что стану человеком. Не уверен, что вы можете сказать о себе то же самое.

Перед тем как оставить моего старого врага, я кинул последний взгляд на часы, которые носил столько лет. По сути, я никогда не считал их своими. Не знаю, был ли я честен, но от их груза я освободился. Выйдя из особняка, я встретил Агнес на углу. Мы поговорили о Джулиет, которая в этот момент была на пути в Калифорнию, и пошли с собаками в парк. Блок запирал пуделей в кухне. Он купил их для Джулиет и теперь не хотел их видеть. На этот раз я спустил их с поводков. Разбитое или нет, но сердце у меня, оказывается, было.