Паноптикум - Элис Хоффман

Во всех развлекательных заведениях Кони-Айленда штаты к началу сезона уже были набраны, и даже в самых непрезентабельных было практически невозможно найти работу.

– Можно ли поступать с нами таким образом после стольких лет работы? – спросил один из братьев Дюрант.

– Нельзя, – отвечала Морин. – Но он так поступает.

– Да чтоб ему сгореть в аду! – воскликнула мать Малии, несказанно всех удивив, так как до сих пор считалось, что она говорит только на родном португальском языке. – Ничего другого он не заслуживает!

Коралия хотела попросить у всех прощения, но Морин остановила ее.

– Это твой отец так решил. Может быть, на будущий год он опять наймет их всех. Жизнь непредсказуема.

– Он и тебя выкинет так же, когда ты будешь больше не нужна ему?

– Уже выкинул, – произнесла Морин почти шепотом. – Уволил меня.

– Что же ты тогда здесь делаешь? – с недоумением спросила Коралия.

– Жду, когда ты упакуешь свои вещи. – Морин настаивала, что Коралии никоим образом нельзя оставаться в этом доме, и ей надо бежать как можно быстрее, взяв с собой только самое необходимое.

Сознавая справедливость слов экономки, Коралия бросилась наверх и стала укладывать в свою сумку из воловьей кожи самые дорогие для нее вещи – одежду, книги и нитку жемчуга, оставленную ей матерью. Со всем этим она поспешила обратно, но в гостиной ей стало жаль всех, кого она бросает. Ей хотелось взять с собой эхиноцереус с его внезапно зазеленевшими палками, освободить черепаху, чей панцирь она зимой натирала маслом, выпустить колибри из их клеток. Возможно, из-за этой задержки отец обнаружил Морин на кухне. Он давно уже велел ей убираться на все четыре стороны, а она не подчинилась. Его возмущение подогревалось солидной порцией рома. Коралия услышала гневный крик отца и рассудительный голос Морин, пытавшейся его умиротворить. Профессор не хотел слушать никаких доводов и стал избивать Морин. В кухне поднялся страшный шум.

– Мне следовало знать, что у меня на кухне окопалась воровка! – кричал Сарди. – Сколько раз можно повторять одно и то же? Тупица! Я думал, ты знаешь свое место!

– Не орите на меня! Я у вас уже не работаю.

Коралия подбежала к дверям кухни и заглянула внутрь. Морин, зажатая в углу за плитой, держала большую сковородку, обороняясь ею, как щитом, от ударов Профессора. Тот выхватил у нее сковородку и собирался использовать ее как оружие против Морин, которой оставалось только прикрывать голову руками. Коралия кинулась к отцу и схватила его за руку. Профессор, повернувшись к Коралии, хотел ударить ее, но тут увидел, что это его дочь.

– Не бейте ее! – сказала Коралия. – Я сама решила уехать. Морин тут ни при чем.

– Ах, так вы сговорились, что ты убежишь из дома? А в какие еще заговоры против меня ты вступала? И как я могу верить тебе хоть в чем-нибудь после этого? Заключение о твоем физическом состоянии тоже было обманом?

– Ты должна идти, – уговаривала Коралия служанку, умоляюще глядя на нее, так как боялась, что Профессор нанесет Морин какое-нибудь увечье.

Лицо Морин так побледнело, что старые ожоги выделялись на ее коже, как разбросанные по ней красные лепестки. На голове ее зияла свежая рана, на щеке и подбородке образовались синяки, по форме напоминающие бабочек. Тем не менее она не желала уходить, пока Профессор не схватил ее и не вытолкал за дверь. С торжествующим видом он запер за ней дверь. Морин стала стучать в оконное стекло и требовать, чтобы Профессор выпустил Коралию. Взгляды двух женщин встретились, и в них была любовь, которая выдержит любые испытания. Тем временем Профессор повел Коралию в подвал.

– У меня не было намерения бежать, – оправдывалась она. – Я оговорилась.

– Так говорят все лжецы, – отозвался Профессор. – Я больше ни на йоту тебе не верю.

– Я вам тоже, – холодно ответила Коралия.

– Посиди тут в одиночестве, это пойдет тебе на пользу, – сказал Сарди и, втолкнув Коралию в подвал, запер дверь. В помещении было темно, но Коралия нашла свечи, фонарь и коробок спичек. В кувшине оказалась вода, и хотя она попахивала ржавчиной, Коралия умылась ею и даже немного выпила. И с удовлетворением подумала, что Морин благополучно ушла к себе и что она сама помогла ей в этом.

В эту ночь Коралия спала на полу. Так как окно было заколочено досками, в помещении было очень темно. До нее доносился гул толпы на эспланаде. Возбуждение в связи с предстоящим открытием Дримленда с каждым днем нарастало. Утром слабый свет стал просачиваться сквозь щели между досками. Коралия обнаружила немного засохших фруктов и съедобных семян, а также эмалированный горшок, который можно было использовать как ночной. Затем она отыскала орудия, которые могли оказаться ей полезны, – совок, молоток и шило. И наконец открыла тот ящик стола, где ее отец хранил свой дневник. Она с мстительным чувством схватила дневник и, сев на земляной пол, принялась читать.

Вскоре ей попалось место, где Профессор перечислял все свои покупки и указывал, где и за какую сумму он их приобрел. Он писал то по-английски, то по-французски и старательно зашифровывал записи, меняя буквы алфавита или употребляя цифры вместо букв, чтобы никто не мог их прочитать. Фокусники не делятся своими секретами, а Сарди был особенно недоверчив – очевидно, потому, что судил о людях по себе.

Он следил за публиковавшимися некрологами. Если умерший был исследователем или ученым, Сарди пробирался в его дом во время похорон, взломав дверь, рылся в его вещах и похищал все, что могло ему пригодиться. Он собирал материал и в операционных городских больниц, где его знали как коллекционера, в молодые годы он ездил за находками в Мексику и Бразилию. Именно там в одном из городишек он встретил мать Малии, просившую милостыню. Жители городка считали, что ее дочь проклята богами.

Братьев Дюрант он нашел в одном из детских домов Нью-Джерси, где они развлекали воспитательниц своими акробатическими трюками, за что получали более приличную пищу. Профессор заплатил двадцать долларов за обоих, и выступать у него братья начали с двенадцати лет. Законов, запрещающих использовать детей в театральных представлениях, в Нью-Йорке не было, и предприимчивые антрепренеры этим пользовались.

Черепаху привезли в тот год, когда родилась Коралия. Глубокий старик, моряк с Канарских островов, владел черепахой уже восемьдесят лет, и, значит, животному было около ста. Загон для черепахи находился как раз над подвальным помещением, и во время чтения было слышно, как она там возится, а на Коралию сыпался песок сквозь щели между досками пола. Подумав о столетнем заточении, Коралия прослезилась, затем продолжила чтение.

«Меч», «Шляпа», «Мышь», «Змея», «Два одинаковых предмета», «Три лица», «Половина женщины», «Костер на ладони», «Карты», «Тузы», «Тройки», «Шарфы», «Голуби».

Описание всех этих фокусов было зашифровано, и Коралия не смогла полностью прочитать записи. Но этим секреты не исчерпывались. Она наткнулась на стоявшую особняком любопытную запись: «Дитя в колыбели». Под ней синей тушью была нарисована рыба. Перелистав несколько страниц, Коралия нашла изображение такой же рыбы на полях. Но в этот момент она услышала наверху шум – какой-то мужчина стучал в дверь и кого-то звал. Она узнала голос Эдди. Ему ответил голос отца, они начали что-то кричать друг другу, раздался звон падающих кастрюль и сковородок. Коралия разобрала слова отца, кричавшего, что Эдди никогда ее не найдет. Она сбежала, говорил отец, и оставила ему, фотографу, записку. Она пишет, что он должен знать правду: она не хочет иметь с ним ничего общего.

Коралия стучала в запертую дверь и кричала, пока не охрипла. Но Эдди уже ушел, хлопнув дверью, и ее мечты об их совместном будущем рассыпались в прах. Эдди, оскорбленный и разочарованный, уже наверняка слился с толпой на улице. Откуда ему было знать, что Коралия, которая читала запоем, не умела писать. Отец говорил, что ее руки слишком неуклюжи для этого. Вот всякие хозяйственные дела это как раз для нее.

Когда стало темнеть, Коралия зажгла фонарь, хотя масла в нем было мало, и его надо было беречь. Найдя одеяло, она завернулась в него. Ночь была холодная, и такой же холод она ощущала внутри. Бумага в дневнике отца была дорогой, но слишком тонкой и рвалась по краям. Коралия начала читать с того места, где находилось изображение рыбы. Запись была сделана восемнадцать лет назад в марте. Синее безоблачное небо в конце зимы, писал Сарди. Листья на кустах сирени уже начали распускаться, а улицы Бруклина между тем еще запорошены снегом. Он жил в Нью-Йорке уже два года и до поздней ночи занимался английским. Он хотел избавиться от акцента, чтобы американцы принимали его за своего. Он топил углем единственную в доме печку и питался рыбой с хлебом, запивая их вином. Дом в Бруклине он купил на деньги, вырученные от продажи смеси, сходной с опиумом, но содержащей в первую очередь не дорогостоящий опиумный мак, а кислотные соединения. Он украл рецепт у другого французского фокусника, который так накачался изобретенным им зельем, что не замечал, как Сарди роется в его бумагах.