Американский доктор из России, или История успеха - Владимир Голяховский

С новым притоком иммигантов в Америке стали появляться мои давние знакомые. Приезд семьи Селя был для нас с Ириной приятным событием. Леня и Ирка, как мы ее называли, учились в медицинском институте, где я был профессором, и дружили с нашим сыном. Фамилия Селя — албанского происхождения. Ленин отец и был албанцем, но, когда в 1960 году отношения между СССР и Албанией испортились, его мать-еврейка бежала обратно в Москву, и связь с отцом прекратилась. Леня вырос, так и не зная, жив ли его отец.

Еще в студенческие годы Леня мечтал стать ортопедическим хирургом, и я его в этом поддерживал. Они с Иркой рано полюбили друг в друга (настоящие Ромео и Джульетта) и рано поженились (лучше, чем Ромео и Джульетта). Когда мы уезжали, они были очень юные и счастливые. Наш отъезд для них был шоком, они пришли с нами проститься, и Леня по-детски ревел, обливаясь слезами. Я тогда ему сказал:

— Не горюй, мы еще встретимся: пройдут годы, и вы тоже приедете в Америку.

Мои слова оказались пророческими. И теперь мы с Ириной радовались их скорому приезду. Но мы хорошо помнили, как тяжело на первых порах устраиваться на новом месте, поэтому считали своим долгом помогать им. Когда в Италии они ждали разрешения на въезд в США, я переслал им деньги через своего итальянского коллегу и позвонил:

— Леня, что ты намереваешься делать с самого сначала — работать или готовиться к экзамену?

— У меня же семья, я должен ее содержать, — убедительно сказал он.

— Хорошо, я постараюсь помочь тебе найти работу.

Может, потому, что он вырос без отца, семья для Лени была превыше всего. Но свежему иммигранту найти работу очень не просто. У меня ушло два с половиной года бедствования и отчаяния, прежде чем я смог получить место техника-ортопеда в госпитале, и тогда я считал себя счастливым.

Я пошел к Френкелю.

— Виктор, скоро должен из России приехать мой ученик, молодой хирург. Я хочу тебя попросить…

Поразительно, как Виктор всегда все понимал с полуслова. Я даже не успел договорить фразу, как он уже сказал:

— Возьмем его техником, он будет помогать тебе с илизаровскими больными.

Невозможно было не восхищаться Виктором! Ведь он ровным счетом ничего про Леню не знал и не спрашивал; он полностью доверял мне — если я попросил, значит, он это сделает. На самом деле даже и я не так много знал о Лене, который уже без меня стал доктором и сформировался во взрослого человека. Да и принять его легально на работу в госпиталь было непросто, потому что в Америке на любую работу с пациентами необходима лицензия. Виктор на свою ответственность обходил это правило.

Я опять позвонил Лене в Италию:

— Тебя ждет работа в нашем госпитале, будешь моий помощником.

Ни один иммигрант никогда до приезда не знал, что у него уже есть работа, да еще и близкая к его прежней профессии и с таким заработком, чтобы можно было содержать семью. Лене повезло, и я был очень рад, что смог ему помочь и что он будет моим помощником. Когда-то мне хотелось передать свои знания и умение сыну, но доктор из него не получился. Теперь я думал, что сделаю это для Лени, помогу ему стать американским доктором. Ирина была рада приезду Лени и Ирки с детьми, но с женской осторожностью говорила:

— Ты ведь совсем не знаешь, какой он человек.

— В молодости был хороший, веселый парень, и я надеюсь, что таким он и остался.

С первого дня выявилось, что Леня вырос в очень практичного человека. В Москве они жили довольно бедно, теперь мы их всячески опекали, покупали необходимые на первых порах вещи, отдали часть нашей прежней мебели, Ирина дарила Ирке одежду, я постоянно подкидывал Лене деньги, мы часто приглашали их к себе, возили по городу. Через несколько дней после их приезда мы поднялись с ними на 110-й смотровой этаж одного из небоскребов-близнецов Всемирного торгового центра и показали Нью-Йорк с высоты птичьего полета… Мы не могли, конечно, представить, что это великое сооружение рухнет от рук террористов и погребет под собой три тысячи жертв.

Пока Леня устраивал свои бытовые дела, я терпеливо ждал будущего помощника. Мне действительно очень нужен был кто-то, кто выполнял бы чисто техническую работу по проведению операций и лечению по методу Илизарова. И вот, наконец, Леня пришел в госпиталь. Странно было видеть, как из веселого смешливого юнца, которого я помнил, он превратился в сумрачного и бесконечно озабоченного отца семейства. Даже при том, что Леня знал о моей опеке и мог считать себя крепко сидящим на своем месте, он долгое время оставался скованным. Первые пару месяцев с его лица не сходило настороженное выражение. Мы с Изабеллой старались хоть как-нибудь его развеселить. Она была немногим старше Лени, и они нашли общий язык. Но его постоянно угнетали заботы о семье, буквально каждые полчаса он стремился позвонить домой:

— Ирка, ну как дела? Где Машка? Что Левка? Ты их покормила?

Через полчаса опять:

— Машка, а где мама? Ирка, ты Левку уложила?

И так по десять раз на дню, какой бы работой я его ни занимал. Даже если я брал его на операции, он первым выскакивал пулей из операционной и бежал к телефону:

— Ирка, ну как дела?

Я шутил:

— Слушай, если ты будешь к ней так часто приставать, она с тобой разведется.

У прежнего Лени было чувство юмора, но теперь он лишь мрачно тянул в ответ:

— Не разведе-е-ется…

Он был способный и довольно опытный хирург, имевший в Москве дело с илизаровскими аппаратами. Но там была другая школа и другой стиль. В Лене совсем не было американского энтузиазма, стремления к работе. Занятый своими семейными заботами, он всегда отвлекался и многое делал лишь по указке, да и то так, как привык в Москве. А я всегда считал, что в лечебной работе энтузиазм — залог успеха. И мне приходилось строить с ним деловые отношения довольно жестко, чтобы он делал так, как я считаю нужным и как принято в нашем госпитале. Случалось его заставлять и одергивать, на что он обижался:

— Я хороший хирург.

— Вот когда станешь хорошим американским хирургом, тогда и скажешь это. А пока делай, как я тебе говорю…

«Or my way or go away» — «Или ты идешь за мной, или проваливай домой», — в шутку и всерьез повторял я Лене популярную американскую поговорку.

У него была странная манера все технические детали называть словом «пипочка». Он говорил:

— Надо завинтить эту пипочку.

— Какую такую пипочку?

— Ну, вот эту — как ее? — гайку.

— Называй ее по-английски nut.

В следующий раз:

— Я поставил в аппарат дополнительную пипочку, как вы просили.

— Какую такую пипочку?

— Ну, этот — как его? — который наклоняет кольцо.