Дыши (ЛП) - Эшли Кристен

Но Бонару он ответил сообщением: «В адрес Ньюкомба поступила угроза. Об этом сообщили. Убийство расследуется по протоколу».

Чейз считал, что сказал все, поэтому не собирался ничего добавлять. Получив сообщение, Бонар трижды звонил ему. Чейз нажимал «ответить», а затем сразу же завершил звонки, даже не поднеся телефон к уху, лишив Бонара возможности оставить сообщение.

Бонер сдался.

Но Чейз знал, они не сдадутся.

Чейз знал, что Ньюкомб дебил, расист и свинья, избивающая свою жену, но он не был настолько туп, чтобы хранить в своем доме дерьмо, которое у него имелось на этих мужчин, и он был достаточно хорошим отцом, чтобы не желать, чтобы оно находилось поблизости от его детей. Где бы он ни хранил компромат, или кому бы он его ни отдал, там было опасно, а, возможно компромат уже нашли, и угроза миновала.

Фрэнк придерживался первой версии, хотя вариантов, где бы компромат мог быть спрятан, было мало.

Касательно второй версии, им придется подождать и посмотреть.

Если этого было недостаточно, чтобы забить его голову мыслями, было кое-что еще.

Библиотека.

Чейз пять раз звонил главе городского совета, чтобы узнать подробности о будущем библиотеки и о том, когда вопрос о возможном закрытии будет вынесен на публичное обсуждение на открытом заседании совета.

Хотя все его звонки и сообщения принимал помощник Цезаря Морено, Чейзу так и не перезвонили.

Чейз был знаком с Цезарем Морено, главой городского совета. Он знал его как хорошего человека, семьянина и верного мужа. Он был из тех мужей, кто до сих пор держит за руку свою жену, несмотря на то, что они женаты уже восемнадцать лет. Он был из тех отцов, кто всегда присутствовал на бейсбольных матчах своих троих сыновей. Из тех отцов, кто души не чает в своей единственной дочери, обращаясь с ней как с принцессой.

На самом деле, Кинсеаньера его дочери была таким огромным событием в прошлом году, что о ней говорили до сих пор (прим.: Кинсеаньера — в странах Латинской Америки празднование пятнадцатилетия девочек, символизирующее переход от подросткового возраста к взрослой жизни). Было приглашено много гостей, большинство — горожане Карнэла, денег не жалели, и провели все традиционные церемонии, такие как благодарственная месса, возложение короны и переобувание (прим.: традиция, в ходе которой именинница снимает лодочки, в которых пришла изначально, и надевает туфли с каблуками. Это символизирует переход девушки во взрослую жизнь).

Чейз достаточно хорошо знал Цезаря, чтобы быть приглашенным на Кинсеаньеру, но поскольку Мисти тогда была еще жива, и Чейзу нужно было привести и ее, как он обычно делал, когда они получали приглашение в качестве мужа и жены, Чейз отказался идти.

Цезарь достаточно хорошо знал Чейза, чтобы понять.

Мисти была опустошена. Ей нравились хорошие вечеринки, возможность принарядиться и расхаживать под руку с Чейзом. Вот почему он очень редко предоставлял ей такие возможности. К тому же, ему было невыносимо проводить с ней время.

Когда дерьмо полиции Карнэла полетело во все стороны, Цезарь незамедлительно подключился к делу. У него были связаны руки, пока Арни находился у власти, что ему не нравилось. Но он был достаточно умен, чтобы молчать об этом, защищая себя и свою семью от преследования, и делал все, что мог в Совете, а также в качестве городского советника и главы.

Поэтому, как только выдалась возможность, он приступил к зачистке. Открыто, честно, быстро, без волокиты и излишней болтовни. Цель состояла в том, чтобы сообщить городу, что буря миновала, и наступил рассвет нового дня. Чейз видел, что он погрузился в дело с головой, проводя бесчисленные часы за реорганизацией полицейского управления, поиском замены персонала, наймом и работой с консультантами, а также проведением городских собраний для сбора отзывов и информирования граждан.

Так что отсутствие ответа удивило и огорчило Чейза. Судя по тому, что он знал о Цезаре, тот был общественным и культурным деятелем, уважаемым бизнесменом и порядочным семьянином. Он был честным, прямым и доступным в общении.

Такое поведение совсем на него не походило.

И Чейзу это не нравилось.

— Пожалуйста, не сквернословь.

Голос Фэй вывел его из раздумий, и он спросил:

— Что?

Он почувствовал на себе ее взгляд, поэтому взглянул на нее, а затем снова на дорогу, когда она повторила:

— Пожалуйста, не сквернословь при моей семьей.

— Фэй…

Она сжала его руку, и Чейз почувствовал, как Фэй наклонилась к нему, продолжив:

— Конечно, ты должен быть собой, но папа — дьякон в церкви. Летом он косит там газоны и подстригает кусты. Мама разрабатывает воскресные программы. И мама злится на меня, когда я говорю «frak», а это даже не настоящее ругательство. Но она считает, что смысла, стоящего за ним, достаточно. Мне двадцать девять, но она до сих пор без колебаний отчитывает меня за это.

Он сжал ее руку и ответил:

— Во-первых, я не собираюсь ругаться во время знакомства с твоей семьей. Во-вторых, там будут дети, так что, однозначно никакой ругани. И в-последних, когда твой папа приезжал прочитать мне лекцию, он ругался. Несколько раз. Одно дело, когда это делает твой ребенок, красивая девушка, и как родитель, ты считаешь должным отчитать ее за это, независимо от ее возраста. Но если разговаривают мужчина с мужчиной, они будут выражаться, как хотят.

— Папа ругался в разговоре с тобой? — недоверчиво и с милой хрипотцой спросила она, и Чейз ухмыльнулся ветровому стеклу.

— Ага.

— Правда? — прошептала она.

— Насколько я помню, из его уст не раз прозвучало «мудак», не раз «дерьмо», а еще упоминался «мажор». Могли быть и другие слова, и я не помню ничего на букву «х», но он, черт возьми, не избегал красочных выражений.

— Святой frak, — выдохнула она, и Чейз улыбнулся ветровому стеклу.

Затем перестал улыбаться и, понизив голос, заверил:

— Детка, все будет хорошо.

— Ну, мама у тебя точно в кармане. Никогда не видела такого большого букета цветов.

Она не ошиблась.

Чейз никогда лично не покупал цветы для женщины, поэтому не знал, что букет за пятьдесят долларов может быть таким огромным. Он часто посылал цветы своей матери. Но заказывал доставку и редко видел конечный результат, так как редко ездил домой. Кроме того, на букет для мамы он тратил семьдесят пять долларов. И, судя по букету, который в настоящее время лежал на коленях Фэй, составленному в цветочном магазине Холли, у которой заблестели глаза после того, как он назвал ей желаемую сумму, у его мамы, вероятно, букет был гигантский.

Так что неудивительно, что его ма, получая цветы, всегда звонила вне себя от радости. Он считал, что это просто потому, что она милая.

— Все будет хорошо, — сказал он Фэй, сворачивая на дорогу к северо-западу от города, которая вела к дому Гуднайтов, дорогу почти прямо противоположную той, что вела к дому Чейза на юге.

— Лиза, вероятно, так или иначе, будет вести себя неуместно, — продолжила инструктировать Фэй, либо проигнорировав его слова, либо настолько глубоко обеспокоенная, что не услышала их.

— Фэй, — он сжал ее руку, — все будет хорошо.

— И она может устроить драму или… просто чтобы ты знал, она не против прилюдно ссориться с Бойдом. Даже на глазах у детей. Если ссора переходит на крик, она велит мальчикам удалиться в другую комнату, но ей все равно, кто еще это увидит.

— Фэй, — он нежно дернул ее руку, а затем крепко-крепко сжал, — ради тебя я хочу, чтобы все прошло хорошо, но, не в обиду твоей семье, мне на это плевать. Я ложусь спать не с твоей семьей. И просыпаюсь не с твоей семьей. Мне не наплевать только на тебя. Но, милая, честное слово, они мне понравятся. Я знаю это, потому что тринадцать лет живу с ними в одном городе, и они мне уже нравятся. А узнав их лучше, они понравятся мне еще больше. Главное, чтобы по какой-нибудь е*анутой причине все не пошло наперекосяк, и я перестал бы ложиться с тобой спать и просыпаться с тобой, а во всем остальном мы разберемся. Хорошо?