Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя - Валерий Меницкий

— С хорошим АРК любой слетает. А вы тренируйтесь (эта спарка как раз предназначалась для тренировок) с плохим АРК на случай отказа прибора в полёте.

Но в этом случае и руководитель полётов, почувствовавший, видимо, свою вину, стал давать точное местоположение самолёта относительно оси ВПП, да и компас больших ошибок не делал. Видно, когда нужно, и он начинал работать хорошо. Одним словом мы сели. А когда поднялись на КДП, стало ясно, что ошибка целиком лежит на совести руководителя полётов. Но на этот раз Федотов был вне себя и сделал мне очень большую взбучку: почему я ушёл от аэродрома, вдобавок на такой маленькой высоте, на которой я не контролировал ситуацию

Я возразил ему, что каждые 20–30 секунд мы выходили в эфир для обозначения своего места и для корректировки руководителем полётов линии захода на посадку. Конечно, надо было быть более категоричным и решительным в данной обстановке. Но контроля над ситуацией я не утратил: мне давались чёткие данные относительно моего азимута и местоположения.

Как выяснилось потом, руководитель полётов спутал меня с самолётом гризодубовской фирмы. В результате, давая данные по заходу этого лётчика, он полностью потерял меня из виду. По записи на плёнке было чётко видно, что руководитель совершил явную ошибку, перепутав меня с другой целью.

Как бы там ни было, инцидент был неприятным и послужил лишним подтверждением того, что при заходе на посадку с малым остатком топлива надо проявлять больше твёрдости. Мне, конечно, было неприятно, что Федотов, не разобравшись, так резко повёл себя при обсуждении полёта.

Но когда старший группы полётов чётко доложил, что виноват полностью руководитель группы посадки, перепутавший два самолёта, всё встало на свои места. Причём правильность всех моих действий была подтверждена документально.

10. СТРЕНОЖЕННЫЙ «МИГ»

Ещё один неприятный случай, в основе которого лежало всё то же топливо, произошёл во Владимировке.

Я выполнял полёт на МиГ-23 с целью проверки нового программного устройства системы посадки. И когда выполнял уже последний режим захода на ВПП, топлива у меня оставалось ещё около 500 литров — вполне достаточно для окончания полёта. На расстоянии десяти километров от полосы я передал на КДП, что полностью готов к посадке и наблюдаю полосу. А в это время в 15 километрах позади меня выполнял заход на аэродром уже на прямой мой друг Коля Рухлядко (впоследствии он погиб). Николай шёл на тяжёлом Су-24 (тогда мы называли их Т-6) с очень маленьким остатком топлива и просил меня уступить ему полосу.

Без колебаний я выполнил его просьбу. Потому что 500 литров керосина для самолёта, который находится на кругу в десяти километрах от аэродрома на прямой, да ещё при такой хорошей погоде, хватало с запасом. Было видно, что у Коли ситуация складывалась гораздо сложнее. Как мы иногда шутили в воздухе:

— Вань, пропусти меня вперёд. В баках — на нуле.

— Да у меня у самого горит аварийный остаток.

— Ну а у меня все лампы уже давно горят, и керосину, наверное, осталось два ведра.

Но сейчас Коля не шутил. Я тут же освободил ему коридор, и он пошёл на посадку первым. Следом потянулся и я. Когда машина вышла на прямую, топлива оставалось чуть больше двухсот литров, потому что руководитель полётов заставил меня сделать почти полкруга. Но и двухсот литров для посадки, при нахождении на прямой, было вполне достаточно.

До этого я очень часто отрабатывал короткую посадку. Секрет её заключался в том, что тормозной парашют надо было выпускать ещё воздухе. И я его выпускал. Самолёт садился на ВПП. Тут же я наклонял его нос, буквально через секунду опускал переднее колесо и резко тормозил. В результате самолёт, даже ещё с небольшим запасом, останавливался перед первой рулёжной дорожкой, которая находилась на расстоянии 500 м от начала ВПП.

Тогда такая посадка была редкостью. Практически во Владимировке её делал только я. Последователи появились позже. Многие наши техники, которые всегда подтравливали друг друга тем, как летают их лётчики, часто говорили мне:

— Ну-ка, Валерка, покажи, как ты делаешь посадку. Тут как раз «сухие» собрались (то есть сотрудники с Фирмы Сухого).

Посадка эта требовала определённого напряжения нервов и внимания. Парашют надо было выпускать не где-нибудь на высоте двух метров, а строго на пяти. Потом плавно подводить и сажать. При этом как можно дольше висеть в воздухе, но чтобы не уменьшать скорость сверх минимума. В противном случае самолёт может просто рухнуть. К тому же надо очень чётко работать с силовыми механизмами: быстро опустить машину на носовое колесо, быстро нажать на тормоза и тут же, без промедления, убрать закрылки. И по возможности — сесть на первые плиты ВПП. Всё это спрессовывалось в очень короткий промежуток времени, и действия лётчика должны были быть почти автоматическими.

Я выполнял этот приём на нескольких показах. И многие военные лётчики всегда приходили смотреть на этот мой трюк. Особенно его любил Евгений Васильевич Киселёв — главный инженер нашей лётной станции. И когда у него было грустное настроение, он всегда подходил ко мне и просил:

— Валер, сделай приятное. Сотвори посадочку.

После того как я выполнял её, он сразу становился довольным… Я помню, как-то на день рождения я выполнил для него эту посадку. И он назвал её лучшим подарком, который ему преподнесли.

Так вот, я выполняю заход, выхожу на прямую и готовлюсь делать нормальную посадку. И вдруг чувствую — что-то не то. А вот что не то, никак толком не могу понять. Чувствую себя неуютно, и всё.

И только пролетая уже дальний привод и подлетая к ближнему, что находится в километре от ВПП (а дальний — на расстоянии четырёх километров), я догадываюсь посмотреть вверх. Может быть, подсказала интуиция. И когда я взглянул туда, то просто оторопел: слева и справа от меня прямо над головой висели стойки шасси другого самолёта.

Мне стало не по себе. Я ещё сильнее придавил самолёт вниз и плавно ушёл влево. О втором круге речи уже быть не могло. Топливо и так было на пределе. И я, откровенно говоря, был просто в шоке.

И не только я. Руководитель полётов, очевидно, уже секунд сорок хотел сказать какую-то фразу, но не мог и только квакал что-то нечленораздельное. Пока наконец не выговорил:

— Второй круг.

А кому второй круг, никто, конечно, не понимал. Я же понял одно: буду садиться вслед за самолётом, который едва не оседлал мою машину. Мне было хорошо видно, как он снижается: глиссада имеет по высоте определённую кривую. Стало ясно, что этот самолёт — Су-17 — садится на самые первые плиты, как бывало при аварийной посадке. По правде говоря, я надеялся, что он сядет нормально, с перелётом в 300–400 метров. Но «сухой» опускался прямо в метрах двадцати от начала полосы. И тоже выбросил парашют.