Десять месяцев (не)любви (СИ) - Монакова Юлия

Она долго раздумывала, когда удобнее и лучше сообщить эту новость Марку. Гадала, какой может быть его реакция. Боялась и радовалась одновременно. А потом… в один прекрасный день вдруг отчётливо поняла, что их отношения это всё равно не спасёт. Они давно были обречены. И подсознательно она понимала этого с самого начала — с той их совместной ночи на даче.

Поначалу, конечно, её кидало из одной крайности в другую — захлёстывали то отчаяние и паника, то какая-то сумашедшая эйфория, но у беременных, она слышала, такое бывает. Гормоны…

Муся давно уже убежала по своим делам, а Илона, оговорившись тем, что хочет ещё немного посидеть у воды, еле заметно улыбалась своим мыслям.

Жаль, что нет ребёнка?..

Ребёнок будет, Марк Александрович, а вот драм не будет никаких. К чему бессмысленные жертвы и отказы? Мне не нужны такие дорогие и бесполезные подарки. Сначала ты должен устроить своё окончательное счастье с Полиной, я не хочу и не буду вмешиваться…

Я не стану скрывать от малыша, что у него есть отец, и, если захочешь, Марк, ты сможешь его видеть. Но я не буду тебя ни к чему принуждать.

Слёз тоже больше не будет. Не должно быть. Наступает прекрасное, чистое, светлое, спокойное время. Я просто до сих пор люблю отца своего ребёнка, но теперь мне не стыдно за эту любовь.

Возможно, я буду любить тебя ещё долгие, долгие годы. Но больше никогда (слышишь? никогда!) не приду к чужому дому.

Не лягу в чужую постель.

И не загляну в чужое окно…

Полина

Не успев сойти на берег, она услышала знакомый голос:

— Полинка, ты?..

Вот так-то жить в деревне: каждая собака тебя знает. Нехотя обернувшись, девушка увидела Костю Николаева. Свою первую наивную влюблённость.

Смешно сейчас вспоминать — смешно, глупо и стыдно, а она ведь даже дневник вела тогда, изливала душу бумаге… Куда всё уходит? Почему исчезает любовь? Теперь только и остаётся смотреть на него да радоваться, что не сложилось тогда, не склеилось, не срослось. Чужой, совсем чужой… и уже не вообразить, каково это — если бы её обнимали Костины руки, целовали его губы… Неужели и с Марком Александровичем когда-нибудь будет так же? Однажды ей станет смешно и стыдно, что она мечтала о его глазах, руках и губах?.. Однажды ей станет просто всё равно?..

— Ты в порядке? — озабоченно спросил Костик. Полина помотала головой.

— Укачало в дороге…

— А отец тебя ещё в пятницу ждал. Что, кончилась твоя учёба?

— Кончилась, Костя. Ты извини меня, я хотела бы сейчас побыть одна. Не до разговоров.

— Да я же не навязываюсь, — обиделся парень. — Просто… по-дружески подошёл… Помочь хотел, вон хоть чемодан тебе донести до дома.

— Чемодан отнеси, если не шутишь, — смилостивилась Полина. — А я пойду вдоль берега, так давно здесь не была, соскучилась — хочется прогуляться… Скажешь моим заодно, что я приехала.

Костик легко подхватил её чемодан (везти его по таким ухабам да пригоркам было бы кощунством) и быстро, не оглядываясь, зашагал вперёд.

— Спасибо, Костя! — чуточку виновато крикнула она ему вслед. — Динке привет.

А вот теперь, идя налегке по знакомой до каждого камушка, до каждой травинки дороге, можно было действительно остаться наедине со своими мыслями и обдумать, какой она покажется дома. Ни в коем случае нельзя выдавать папе с тётей Настей свою боль и растерянность. Нужно войти в дом сильной, независимой и уверенной в себе.

Она двинулась вперёд по узкой тропе, чувствуя, как касается щиколоток влажная густая трава, и вдруг услышала негромкое:

- Полина!..

Она остановилась, оглушённая ударами собственного сердца. Не может, этого просто не может быть… Не слишком ли часто в последнее время она оборачивается на этот голос?

Так и не найдя в себе сил оглянуться, она молча стояла и ждала, слушая неумолимо приближающийся звук торопливых шагов. Прежде, чем он успел что-либо сказать, Полина ощутила спиной тепло, а затем его ладони знакомо и осторожно опустились на её плечи. Снова это проклятое "дежа вю", всё это уже было, было, и она поддалась тогда этому наваждению, а надо было бежать прочь, мчаться без оглядки!..

Полина, не поворачивая головы, резко повела сначала одним плечом, а потом другим, сбрасывая его руки.

— Ты хотела обидеть меня? — сказал он тихо. — Что ж, пусть так — понимаю, что заслужил. Но только я всё равно не обижаюсь, как ни не старайся.

Он обошёл Полину и встал, преградив ей дорогу. Теперь они оказались лицом к лицу, друг напротив друга.

Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Молчать было невозможно, говорить — ещё невозможнее… Сказать ему, чтобы убирался немедленно, не смел приближаться, смотреть на неё и разговаривать с ней, как ни в чём не бывало… Сказать, что она ненавидит его и всех женщин, которые смеют говорить ему “милый”!.. Обнять, прижаться лицом к клетчатой рубашке, не отпускать никуда…

Он смотрел на неё, чуть наклонив голову. Молчал. Ага, и у него губы сжаты мучительно, и он волнуется, и у него сердце рвётся!..

— Вы говорили, что слова в отношениях — не самое главное. И всё-таки сейчас я жду от вас именно слов, Марк Александрович, — произнесла она дрогнувшим голосом.

— Я люблю тебя, — сказал он просто.

Полина вздрогнула. Она рассчитывала на долгие пространные объяснения, на извинения, на доводы… а он сразу начал с главного. Обезоружил её. И что теперь на это возразить?

— А… Илона Эдуардовна? — прошептала она, боясь, что сейчас разрыдается. Вся её мудрость, показная рассудочность и выдержка отступили — она снова чувствовала себя маленькой девочкой с трясущимися губёшками, которая боится услышать, что чудес не существует.

— Мы с Илоной Эдуардовной расстались, — сказал он. — В тот вечер я пришёл к ней, чтобы попрощаться.

Вот и всё. Всё?.. Да кому нужны эти длинные разбирательства, упрёки и взаимные обиды, если самое главное уже сказано?

Она облизнула вмиг пересохшие губы.

— Почему вы не приехали в общежитие? — спросила она наконец, не зная, что ещё может предъявить ему в качестве обвинения.

— Прости, Полечка, — он впервые назвал её так, — у меня скоропостижно умерла тётя. В тот самый вечер… И я сразу же закрутился с похоронами. Я звонил тебе, но ты не отвечала.

— Это вы меня простите, — опомнилась она. — Я вам очень… соболезную.

— Тебе не за что просить у меня прощения. Во всём виноват я сам. Не надо меня идеализировать… — он нашёл в себе силы улыбнуться.

— Идеализирую? Вас? — Полина даже опешила на миг от подобного самомнения. — Нисколько, не обольщайтесь. Я прекрасно отдаю себе отчёт, какой вы мерзкий зануда, упрямый осёл и вообще… редкостная сволочь, — не удержавшись, добавила она. Отомстила за все эти дни, когда чуть было не умерла без него — там, в общежитской комнате.

— Мощно, — отозвался он. — Вот, значит, какого ты на самом деле обо мне мнения? — брови его взметнулись, в глазах заплясали чёртики.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- А то. Это я ещё стараюсь быть вежливой… — она уже сдавалась, уже понимала, что не сможет долго делать хорошую мину при плохой игре, но продолжала изображать, что злится. К чему врать самой себе? Она ведь подсознательно надеялась на это. Не верила, что он приедет к ней на остров — и всё-таки ждала…

— Тем лучше, — усмехнулся он. — Будет меньше разочарований в будущем. Тогда мне остаётся только спросить: ты поедешь со мной в Питер?

— Зачем? — выдохнула она.

— Ну, в аспирантуру можно поступить и там, — он пожал плечами.

— Я не об этом, — с нажимом повторила Полина. — Зачем мне туда ехать? Ради чего? Ради кого?

— Мне предложили работу в одном из питерских вузов, — отозвался он серьёзно. — Ну, а я, в свою очередь, делаю предложение тебе…

Полина молчала. Тогда он взял её ладони в свои — горячие, сухие, легонько и ободряюще сжал.

— Может быть, это тоже слишком самонадеянно с моей стороны… но я не могу привезти тебя в Питер просто в статусе “подруги”. Ты заслуживаешь большего, а уж никак не сплетен, которые непременно будут…