Десять месяцев (не)любви (СИ) - Монакова Юлия

— Ты тоже в своём репертуаре, — не выдержала Илона. — Почему, ничего ещё толком не зная, ты с ходу решила, что это именно он меня бросил, а не я сама, к примеру, от него ушла?!

— Ты бы бросила, как же, — мама сложила губы куриной гузкой. — Вешалась ему на шею, как кошка… Даже смотреть неловко было.

— Так не смотрела бы. Никто тебя не заставлял, — Илона устало опустила голову на валик дивана и прикрыла глаза.

— А вообще… — мать ненадолго задумалась, после чего решительно тряхнула головой. — Всё к лучшему. Он мне никогда не нравился. Слишком высокого о себе мнения, напыщенный и чересчур смазливый. Привык, что бабы постоянно вешаются ему на шею, только пальчиком помани… Вот и не ценит то, что имеет.

Поскольку Илона никак не отреагировала на эту пламенную речь, символизирующую, должно быть, самое искреннее родственное участие, мама искоса взглянула на неё и добавила:

— Кстати, я совсем недавно кое-что о нём узнала… Не хотела тебя расстраивать, но теперь уж чего, раз вы всё равно не вместе…

— Что? — хрипло спросила Илона, приподнимая голову и открывая глаза.

— Говорят, этот твой Марк к студенткам слабость испытывает. До меня слухи дошли, через питерских знакомых… была там у него одна не очень красивая история. Ты как, не замечала за ним ничего подобного? — каждое слово было, как нож в сердце. — Ни за кем из девушек он у вас в университете не увивался? А то мало ли… седина в бороду, бес в ребро.

— Мама! — снова не выдержав, закричала Илона. — Ну что ты несёшь, сама подумай?! Какая “седина в бороду”? Ему всего тридцать семь недавно исполнилось.

— Ладно, ладно, чего ты так заводишься, — мать миролюбиво подняла ладони. — Кстати, ты же, наверное, не в курсе? У него тётка умерла на днях. Ну, та самая, которая после гибели его родителей жила в их квартире… Он, получается, был ей единственным родственником. Родной племянник, как-никак. Вчера похоронили…

— Вот как! — Илона встрепенулась было: наверное, следует позвонить… выразить соболезнования… но тут же осадила себя. Не надо, не надо, не стоит. Это его жизнь. Илоне в ней больше нет места…

— Может, Марк теперь вернётся обратно в свою квартиру, он же на съёмной жил? Придётся волей-неволей чаще его видеть, в одном дворе ведь… — вздохнула мать. — Ох, ну попадись он мне только под горячую руку — я не удержусь, всё ему выскажу!..

— Только попробуй, — сказала Илона, внезапно успокаиваясь. — Тебя вообще это не должно не касаться никаким боком, с какой стати и по какому праву ты собралась ему что-то высказывать?

— По какому праву? Ты же моя дочь! А он тебя обидел! — вскинулась мать.

— Мне не пять лет, чтобы ты бегала разбираться с моими обидчиками из песочницы. И, кстати, раз уж мы заговорили об этом… Отдай мне ключи.

— Что? — не поняла мама.

— Ключи, говорю, запасные верни. От этой квартиры. Я взрослый человек, мам, и меня давно бесит, что ты можешь в любую минуту бесцеремонно вломиться в мою частную жизнь, даже если я совсем не хочу тебя видеть…

Обиделась. Ну конечно, обиделась. Связка ключей была демонстративно, со звоном, брошена на журнальный столик, а дверь через секунду шарахнула так, что с потолка, наверное, посыпалась штукатурка.

А Илона, не чувствуя ничего, кроме невероятного облегчения — точно камень с души сняла — вновь закрыла глаза и быстро уснула.

Она не знала, когда, в какой момент, ей пришла в голову идея встретиться с Костровой и поговорить. Возможно, терзало липкое чувство вины… Ведь, как ни крути, а она тогда поставила их обоих — и Марка, и Полину — в весьма двусмысленное и затруднительное положение. Нет, Илона не сомневалась, что теперь у них всё хорошо — Марк не стал бы тянуть ещё больше, душа его давно рвалась к Полине, он буквально не мог дождаться того момента, когда развяжет себе руки. Но всё-таки… всё-таки не слишком порядочно вышло с девочкой. И если с Марком они всё обговорили и выяснили, то Полина… Нужно было попросить у неё прощения. Илона не была уверена, кому это больше нужно — Костровой или ей самой, но на всякий случай решила не откладывать разговор и на следующее же утро отправилась в общежитие.

Впрочем, там её ждало разочарование: на вахте сообщили, что Кострова уже выехала. Да-да, с вещами, насовсем — буквально вчера, вы опоздали…

Однако милостиво разрешили пройти в комнату: кажется, соседка Костровой, Ксения Далматова, должна быть там. Хотя и она тоже скоро уезжает…

Машинально, бездумно, Илона поднялась вверх по лестнице, прошла по коридору и, уже остановившись перед дверью, вдруг опомнилась: что она здесь забыла? На что ей сдалась Далматова? Не обсуждать же с ней, право слово, тонкости взаимоотношений внутри некоего нескладного любовного треугольника… Впрочем, лишний угол отвалился за ненадобностью. У двух оставшихся углов всё в порядке. Должно быть в порядке…

Развернувшись, Илона двинулась обратно, невольно с любопытством озираясь по сторонам. Домашняя, изнеженная девочка, она никогда не жила в общежитии и не представляла, как это в принципе возможно. Комната, которую приходится делить с кем-нибудь ещё… совместный быт… общий душ, туалет и кухня… а вот, кстати, и кухня. Проходя мимо, Илона не удержалась и сунула туда нос. Срач, разруха и запустение: студентки разъезжались, и каждая оставляла после себя какую-нибудь гадость на столе — закопчёную кастрюлю, старую грязную расчёску с недостающими зубчиками, рваный пакет из супермаркета… На подоконнике в стеклянной банке Илона разглядела чайный гриб — склизкий, противный… Её передёрнуло, а потом к горлу подкатил такой ком тошноты, что Илона бросилась вон из кухни, зажимая себе рот руками. Скорее, скорее на воздух!

Она уже знала по недолгому опыту: это скоро пройдёт. Так бывает в первые месяцы. Это нормально…

Илона сидела на набережной, на любимом своём месте, ждала Мусю и смотрела на воду. Вечер был мягкий, тёплый, ласковый…

Говорят, к старости человек начинает испытывать успокоение. Что ж… прожита всего только неделя после расставания, об успокоении говорить ещё рановато. Дни эти были мелкие, пустые, какие-то ничтожные и серые… Но ничего, скоро она поедет туда, где дни посветлеют под южным солнцем.

Муся позаботилась о восстановлении душевного равновесия подруги: через знакомого врача сделала ей справку о болезни и достала путёвку в отличный санаторий. Илоне нужны тишина, покой, сбалансированное питание, море и… полное одиночество. Астаров отпустил её без пререканий. Видимо, она и в самом деле выглядела больной.

На соседней скамейке сидела молодая мать: девушка, почти девочка. Покачивала коляску с только что уснувшим младенчиком… Лицо осунувшееся, бледное, под глазами синяки от недосыпа. Она смотрела на своего ребёнка, не отрываясь — всё в нём, всё ушло в него — смех, задор, юная беззаботность, покой…

Марк любит детей, Илона давно обратила на это внимание. Он всегда находил с ними общий язык.

…А ведь он тоже скоро уедет. Когда Илона приходила в последний раз в университет, услышала краем уха разговор на кафедре… Судачили, что его зовут обратно в Питер.

Пока ещё Илоне не всё равно. Но когда-нибудь обязательно будет всё равно. А сейчас нужно терпеть плеск реки, зовущую музыку из многочисленных кафе на набережной, запах шашлыка… Впрочем, почему — терпеть? Здесь очень мило.

— Всё будет хорошо, Илоночка, — Муся обняла её на прощание. — Ты отдохнёшь, наберёшься сил, поправишься… может, даже курортный роман завяжешь, тебе бы это не помешало. Вон какая худющая стала, одни глаза на лице торчат, — и нечаянно, не думая, попала прямо в цель:

— Жаль, что у вас с Громовым нет ребёнка. Могла бы и залететь от него. Мне кажется, он бы тогда от тебя не ушёл, вы бы не расстались…

Илона промолчала.

…Ещё в марте она обратилась к гинекологу с жалобой на нерегулярный и болезненный цикл. Ей выписали оральные контрацептивы, но у Илоны с ними с самого начала как-то не заладилось. Она постоянно забывала принимать таблетки вовремя, нередко приходилось пить по две одновременно. Пару раз и вовсе пропустила… в конце концов, плюнула и решила, что это не для неё, и они вернулись к барьерному методу предохранения. Но, видимо, в тот короткий период приёма таблеток всё и произошло…