Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

— Мы судим тебя не за то, что ты рвался вверх, а за то, что ты хотел добиться успеха любой ценой, заплатить за него чужими страданиями.

— Возможно, но разве я знал, что делал? Разве осуждают на смерть ребенка, который нечаянно, во время игры, убил своего брата? Так неужели вы казните человека, который не знал, что делал?

Хотя губернатор все не решался объявить дату провозглашения независимости, ни для кого в Фор-Негре и прилегающих к нему районах, вроде Кола-Колы, не было секретом, что это событие должно вот-вот произойти, так что напряжение все нарастало. В главном пригороде об этом свидетельствовало обилие листовок и надписей на стенах и тротуарах, состоящих всего из двух наспех выведенных слов; «Remember Ruben», а то и просто из двух букв: «R.R.». Потом эти надписи наводнили в свой черед стены и тротуары белого города. И наконец, ко всеобщему культу великомученика присоединились сначала владельцы легковых и грузовых машин Кола-Колы, потом автомобилисты других африканских пригородов Фор-Негра, переиначив на свой лад лозунг «Помни Рубена»: на языке автомобильных сигналов он превратился в три коротких и два длинных гудка. Часом всеобщей молитвы был полдень, а поскольку наручные часы водителей показывали время с разницей в добрых пять минут, в течение всего этого промежутка вся Кола-Кола, а иной раз и весь округ Фор-Негра оглашался призывом «Помни Рубена», похожим на тоскливый вой собак, оплакивающих покойника.

Новости, которые, переходя из уст в уста, докатывались из глубины страны, в особенности из Ойоло — от него до Фор-Негра было четыреста километров по железной дороге, — тоже причиняли немало беспокойства властям колонии, с которыми, к удивлению африканцев, премьер-министр нового независимого правительства Баба Тура решил — окончательно и бесповоротно — действовать заодно. Говорили, будто над западными густонаселенными провинциями страны постоянно летают самолеты, стараясь запугать тамошних жителей и положить тем самым конец все нараставшим среди них необычным волнениям. Бронетанковые соединения, высадившиеся в порту соседней колонии и продвигавшиеся с юга к Фор-Негру, уже проникли на территорию страны. Они должны были потопить в крови любую попытку захвата власти красными и рубенистами, которые, как внушало всем радио, давно уже ждут момента, чтобы устроить резню среди мирного населения.

Даже самые проницательные и хладнокровные руководители подполья Кола-Колы с трудом разбирались в измышлениях официальной пропаганды и в сообщениях, передаваемых по так называемому «африканскому телеграфу», которые нельзя было рассматривать как полностью неправдоподобные, хотя они и доходили в искаженном виде… Как только спускалась ночь, большинство африканцев наглухо запирали двери своих лачуг. Не желая возвращаться домой в сумерки, подвергать себя риску открытого насилия на улицах, приходящая прислуга перестала каждодневно появляться в центре Фор-Негра, в семьях, дававших ей работу. Даже Джо Жонглер, который мог добираться до школьного городка обходным путем, предпочитал отсиживаться в Кола-Коле, боясь пропустить решающие события, которые, как ему казалось, должны были вот-вот произойти.

И в самом деле, спустя несколько дней после допроса Жана-Луи Постоянной комиссией НПП прошел слух, что Ураган-Вьет то ли уже проник в предместье, то ли собирается туда проникнуть. Спешно собравшись на совещание, Постоянная комиссия приняла необходимые меры для отражения возможного рейда воинских частей Фор-Негра. Стратегически важные пункты, которыми могли воспользоваться для налета на пригород диверсионные отряды негрецов, были заняты вооруженными группами хорошо обученных сапаков, которым в случае нападения могла быть оказана незамедлительная поддержка. Руководителей подполья не особенно беспокоила нехватка оружия и неопытность защитников предместья и их командиров: они полагали, что, не сумев воспользоваться преимуществом внезапного нападения, которое является залогом успеха в такого рода операциях, атакующие решат, что попали в ловушку, и вынуждены будут отступить.

Мор-Замбу спрятали в укромное место из опасения, как бы негрецы, проведав, что у Ураган-Вьета есть в Кола-Коле брат и брат этот слывет убежденным рубенистом, не вздумали захватить его в качестве заложника или устроить возле его дома засаду, в которую мог угодить Ураган-Вьет, если он захочет свидеться с Мор-Замбой. Ведь стало известно, что среди прочих причин, побуждавших Ураган-Вьета проникнуть в Кола-Колу, было желание повидать брата, к которому он питал глубокую привязанность и с которым не виделся по крайней мере лет восемнадцать.

Жонглер заперся вместе со своим другом, горя желанием собственными глазами увидеть Ураган-Вьета, а то и пожать ему руку. Но человек он был непоседливый, не привыкший торчать взаперти, любящий движение, зрелища, сильные ощущения — словом, все, чего он теперь был начисто лишен, так что развлекаться ему пришлось только беспрестанной болтовней.

— Если этот Ураган-Вьет не приходится тебе братом, — донимал он Мор-Замбу, — то кто же он тебе в конце концов? Почему ты не хочешь мне этого сказать? Ведь я уж который раз тебя спрашиваю.

— Потому что еще не пришло время.

— А когда оно придет?

— Не могу сказать, но мне кажется, что скоро.

— Знаешь, у меня никогда не было брата, но с тех пор, как я тебя по-настоящему узнал, я уже не жалею об этом. Что правда, то правда: поначалу, когда мы еще не были как следует знакомы, ты мне казался каким-то чудным. Жан-Луи за глаза насмехался над тобой, это он подучил меня звать тебя деревенщиной. Ну и мерзавец! А все дело в том, что ты был добр, ты был слишком добр! Вот любопытно: стоит появиться такому, как ты, доброму, мягкому, услужливому, и все тотчас начинают насмехаться над ним. Мать воспитывала нас одна — Альфонсину и меня, — она зарабатывала тем, что с утра до вечера строчила на швейной машинке. Я никогда не видел ее с мужчиной. И вот о чем я часто думаю: ведь она была совсем еще молоденькой, когда умер наш отец, — мы жили тогда далеко отсюда, в деревне, в глуши. Вот уж где глушь так глушь — я знаю, что говорю, мы потом часто бывали там вместе с матерью. По крайней мере в этом отношении Жан-Луи прав: только здесь я узнал, что такое настоящая жизнь. После смерти отца мать, по обычаю, должна была выйти за папиного брата, то есть за моего дядю, как бишь его звали… У него уже было три или четыре жены, которые тоже достались ему, так сказать, по наследству.

— Неужели он перебил своих братьев, чтобы заполучить их жен?

— Да нет, вовсе ему не нужно было их убивать, стоило умереть одному, у которого было несколько жен, — и все они достались дяде.

— Правда, а я как-то об этом не подумал, мозгов не хватило!

— Ну вот, а мама не захотела и уехала, взяв нас с собой. Сначала мы жили у ее сестры, в маленьком городишке, там она и научилась шить. А потом переехали сюда. Вот и все. Так что я не здешний, не то что Жан-Луи.

Они просидели взаперти три дня, и Жонглер все разматывал и разматывал бесконечный клубок своих откровений, пока это ему не надоело и он не захотел выйти на улицу.

— Смотри, старина, живым ты не вернешься, — предупредил его Мор-Замба.

— Ты думаешь?

— Сам знаешь, кто-нибудь проследит за тобой, подсмотрит, куда ты идешь…

— Так-то оно так, но…

Слова Жонглера были прерваны чудовищным грохотом, похожим на удар грома, который, казалось, потряс всю Кола-Колу. Хлипкие стены деревянной, лачуги затрещали, словно на них обрушилось неистовое дыхание урагана. Затем послышалось еще несколько взрывов, более сухих и не таких раскатистых, сопровождаемых дробным перестуком, похожим на мирное стрекотание огромных швейных машинок, работающих где-то вдалеке. Все это, скорее всего, происходило у автозаправочной станции, на авеню Галлиени, где Кола-Кола граничит с Фор-Негром. Донеслись какие-то отрывистые восклицания: похоже было, что кто-то наспех отдавал команды; потом раздались и тут же смолкли душераздирающие стоны.

Теперь слышался только странный чавкающий звук, словно неподалеку пасся, шумно сопя и переходя с места на место, бегемот или носорог: устрашающий лязг его челюстей смешивался с треском кустарников и сухих веток, попираемых колоннами чудовищных ног.

— Ну и дела там происходят, — с нетерпением и сожалением сказал Жонглер, когда снова воцарилась тишина.

— Помолчи, слушай!

— Это все, что ты можешь сказать?

— Помолчи!

— Вот что, я тут больше сидеть не намерен.

— Ты с ума сошел! Сейчас не время выходить, у тебя же нет оружия. Тебя попросту пристрелят — и дело с концом. Оставайся здесь.

В этот миг хлипкая дверь лачуги, где скрывались оба друга, вздрогнула от четырех мощных ударов, за которыми последовало еще четыре; потом хорошо знакомый Мор-Замбе голос, доносившийся, как ему показалось, с того света, словно настал час воскресения мертвых, отчетливо, как заклинание, произнес его имя: