Сталинград - Энтони Бивор

Даже в канун сражения немцы не подозревали, что следующий день станет для них совсем не таким, как предыдущие. Вечерняя сводка по 6-й армии была краткой. «По всей линии фронта без серьезных изменений. Льдин, плывущих по Волге, меньше, чем в предшествующие дни».[570] Солдаты, тоскующие по дому, писали письма домой. Один из них, среди прочего, сетовал на то, что находится в 3300 километрах от милой Германии.[571]

Часть четвертая

Западня Жукова

Глава 15

Операция «Уран»

19 ноября в начале шестого утра в штабе 6-й армии раздался телефонный звонок. Командный пункт располагался в Голубинской, большой казачьей станице на правом берегу Дона. С ночи шел сильный снег, потом к нему добавился ледяной туман… Часовые ничего не могли видеть дальше чем на несколько метров.

Звонил лейтенант Герхард Шток, чемпион берлинской Олимпиады, находившийся в штабе 4-го румынского армейского корпуса в районе Клетской. Его доклад был занесен в журнал боевых действий. «Согласно показаниям русского офицера, взятого в плен в расположении 1-й румынской кавалерийской дивизии, ожидаемое наступление противника должно начаться сегодня в пять часов утра».[572] Поскольку никаких других свидетельств о начале наступления русских не поступало, а шел уже шестой час, дежурный офицер не стал будить начальника штаба армии. Генерал Шмидт приходил в бешенство, когда его беспокоили напрасно, а в последнее время такое случалось регулярно. Особенно часто панические сообщения поступали из румынских дивизий, позиции которых находились на северо-западном фланге.

Между тем советские саперы в белых маскхалатах всю ночь ползали по снегу, обезвреживая противотанковые мины – нужно было как можно ближе подобраться к вражеским траншеям. Массированный огонь артиллерийских и минометных батарей должен был начаться в 7:20 по московскому времени (5:20 по берлинскому) по кодовому сигналу «Сирена». Правда, могли возникнуть затруднения – по словам одного советского генерала, туман был плотным как молоко.[573] В штабе фронта даже рассматривали вопрос о переносе начала операции вследствие плохой видимости, но в конце концов решил ничего не менять, действовать по плану. Через десять минут орудия, гаубицы и «катюши» получили приказ открыть огонь. Сигналом стал звук трубы, и его отчетливо слышали румынские войска по ту сторону линии фронта.

В штабе 6-й армии снова зазвонил телефон. Теперь Шток сообщил ответившему ему капитану Беру, что они слышали сигнал к началу артобстрела. Лейтенант сказал: «Боюсь, что румыны не выстоят… Буду держать вас в курсе».[574] На этот раз Бер без колебаний разбудил генерала Шмидта.

Около 3500 артиллерийских орудий и тяжелых минометов сосредоточили огонь на двух главных участках, выбранных для атак с севера, – они прокладывали дорогу для 10 стрелковых дивизий, трех танковых и двух кавалерийских корпусов. Первые залпы прозвучали в тишине, подобно внезапным раскатам грома. Корректировать огонь из-за тумана оказалось невозможно, но все было пристреляно заранее. Снаряды артиллерийских орудий и «катюш» ложились точно в цель.

Земля задрожала, словно при землетрясении. Лед в лужах трескался, и они становились похожи на старые зеркала. Обстрел оказался настолько сильным, что в 40 километрах южнее места, где должно было начаться наступление, проснулись офицеры 22-й танковой дивизии.[575] Они не стали дожидаться приказа. Все и так было ясно. Танки начали готовить к бою, а сотрудники медицинской службы быстро собирались на передовую.

Солдаты Донского и Сталинградского фронтов тоже слышали отдаленные артиллерийские раскаты. Они спрашивали у своих командиров, что происходит, но в ответ звучало одно и то же: «Я ничего не знаю».[576] Обстановка секретности была такой строгой, что в войсках о наступлении узнали только тогда, когда исход сражения был уже предопределен. Разумеется, многие догадывались о том, что это может значить, и с трудом скрывали еще не радость – возбуждение. Двенадцать дней назад Сталин в своей речи, посвященной 25-й годовщине Октябрьской революции, намекнул на возможность активных действий. Он сказал: «Будет и на нашей улице праздник».[577]

Через час, не дожидаясь поддержки танков, вперед двинулись советские стрелковые дивизии. Артиллерийские орудия и «катюши» продолжали стрелять вслепую, но теперь перенесли огонь в глубь румынской обороны. Плохо вооруженные румынские пехотинцы, ошеломленные массированным артобстрелом, тем не менее оказали серьезное сопротивление. Они сражались храбро. «Атака отражена»,[578] – докладывал немецкий офицер связи, находившийся в расположении 13-й пехотной дивизии союзников. Второй штурм, на этот раз при поддержке танков, тоже не увенчался успехом.

Внезапно советская артиллерия прекратила огонь. Туман так и не рассеялся. Может быть, поэтому наступившая тишина казалась особенно гнетущей. И тут румыны услышали рев танковых двигателей.

В результате массированной артподготовки на нейтральной полосе образовалось месиво из снега и грязи. «Тридцатьчетверкам» идти по нему было очень трудно. А ведь нужно было двигаться по узким проходам, проложенным среди минных полей. Саперы сидели на броне машин второй-третьей линии. Если танк, шедший впереди, подрывался на мине, звучала команда: «Саперы, вперед!»[579] – и они под огнем румынской пехоты расчищали новые проходы.

Румынские солдаты доблестно отразили еще несколько атак советской пехоты. Они подбили много танков, однако, не имея в достаточном количестве противотанкового оружия, были обречены. Советские Т-34 группами прорвали линию обороны румын, а потом атаковали их с флангов и с тыла. Чтобы выиграть так необходимое им время, советские военачальники спланировали лобовой удар бронированными формированиями. Он был полностью реализован, и к середине дня румынская оборона оказалась прорвана. 4-й танковый и 3-й гвардейский кавалерийский корпуса пронеслись по позициям 4-го румынского корпуса у Клетской и устремились на юг. Советские кавалеристы на неказистых малорослых казачьих лошадях, с автоматами за спиной, галопом скакали по заснеженной степи, почти не отставая от танков.

Через полчаса 30 километрами западнее 5-я танковая армия генерала Романенко прорвала оборону 2-го румынского корпуса. Т-34 смяли проволочные заграждения и проутюжили гусеницами окопы. В прорыв тотчас устремился 8-й кавалерийский корпус. Перед ним была поставлена задача оборонять правый фланг и расширять наступление на запад.

Днем ветер немного разогнал туман, и в воздух поднялись несколько эскадрилий из советских 2, 16 и 17-й воздушных армий. Аэродромы люфтваффе, очевидно, были в зоне более плохой видимости, или немецкие летчики, в отличие от русских, не захотели рисковать, но германских машин в небе не было. «И снова русские мастерски воспользовались плохой погодой, – писал в своем дневнике вечером этого дня Рихтгофен. – Дождь, снег и туман заставили нас отменить практически все полеты. 8-му воздушному корпусу с огромным трудом удалось поднять в воздух один или два самолета. Запечатать переправы через Дон бомбардировками невозможно».[580]

Штаб 6-й армии был официально извещен о начале русского контрнаступления только в 9:45. Очевидно, командование хотя и отнеслось к угрозе серьезно, смертельной ее не посчитало. В Сталинграде по-прежнему продолжались уличные бои, даже с участием танковых дивизий.

В 11:05 генерал фон Зоденштерн, начальник штаба группы армий Б, позвонил Шмидту и сообщил, что 48-й танковый корпус генерала Хейма направлен в район севернее Большого, чтобы помочь румынам. (На самом деле корпус выдвигался в район Клетской, но, к ярости Хейма, поступил приказ Гитлера, предписывающий изменить направление.) Зоденштерн предложил командованию 6-й армии направить 11-й корпус генерала Штрекера для укрепления обороны к востоку от Клетской, где вела бой 1-я румынская кавалерийская дивизия. Ему ответили, что пока замечены всего 20 неприятельских танков – «атака слабая».[581] В 11:30 один из полков 44-й австрийской пехотной дивизии получил приказ вечером начать выдвигаться на запад. Между тем части 6-й армии уже практически были скованы в районе большой излучины Дона. Свобода их маневра оказалась резко ограничена.

Связисты делали все, что могли, но, даже несмотря на новые, недавно проложенные телефонные линии, информация о происходившем почти не поступала. Первые сведения о том, что ситуация может быть гораздо опаснее, чем считалось прежде, пришли лишь через два с лишним часа после прорыва советских войск. В сообщении говорилось, что «бронированная ударная группа противника»[582] (это был 4-й танковый корпус генерал-майора Кравченко) прорвала позиции 13-й румынской пехотной дивизии и продвинулась больше чем на восемь километров в направлении Громкого. Эта новость уже вызвала панику на командных пунктах нескольких румынских соединений: в грузовики бросали коробки с документами и личными вещами,[583] офицеры в спешке бежали. Еще меньше достоверной информации было о более крупном прорыве 5-й танковой армии Романенко, дальше на запад.