Окнами на Сретенку - Лора Беленкина

Наконец появились Федя, Тамара с мешками и хозяйка дачи с двумя большими чайниками. Нам выдали на двоих по банке сгущенного молока, по три куска черного хлеба и консервы «Почки». Кто-то подстроил так, что Вале пришлось делиться с Витей, но Витя съел только две ложки молока и отошел в сторону. Я свои «почки» отдала Изе. Мы прекрасно наелись, макая хлеб в сгущенку и запивая горячим чаем, после такого пира у меня даже перестала болеть голова. Всем сделалось весело, даже Вильке, он стал смешить Валю, Изу и меня; мы так хохотали, что повалились за кустами на землю.

Федя объявил нам, что до лагеря осталось всего километров пять, которые пройдем берегом Москвы-реки. Надо было успеть в лагерь к вечерней линейке, а был уже восьмой час. «Пойдем сейчас не спеша, но ровным шагом. Подойдем к лагерю тихо, незаметно, спрячемся, а когда начнут спускать флаг, все хором что-нибудь запоем и Саша затрубит в горн». Таков был план Феди. Нам эта идея понравилась, мы быстро выстроились, отдали рапорты и двинулись в путь.

Мы вышли на очень высокий берег реки. Внизу вилась ее узкая голубая лента, слева среди живописных лесистых холмов белело красивое здание (детский санаторий, как нам сказали), направо перед нами тянулся песчаный обрыв, над которым стояла деревня Григорьевское. Идти дальше было довольно трудно: где мы шли, когда-то была каменоломня и валялись большие и маленькие обломки камней, ступать приходилось осторожно, чтобы не скатиться в воду. Мы шли гуськом, растянувшись на много метров. Передо мной шагах в десяти шел Виля Дивид, где-то сзади — Валя, Зоря, Тамара и Лева. Остальные ушли далеко вперед. Вилька напевал что-то по-английски (он с родителями несколько лет прожил в Америке), потом вдруг прервал себя и, не оборачиваясь, спросил:

— Кто это там идет сзади?

— Я, а что?

— Кто «я»? Что это за ответ? Лора, что ли? — Он оглянулся, хотел сказать что-то, потом махнул рукой, улыбнулся: — Ну ладно, и иди.

А еще через несколько шагов добавил, не оглядываясь, суровым голосом: «В общем, ты хорошая девчонка. Вот что я хотел сказать». И прибавил шагу. Я была счастлива.

Кто-то придумал свистеть. Меня еще раньше мальчишки научили свистеть в четыре пальца и в два «колечком». Вилен очень удивился, что я тоже свищу, и попросил меня научить его этому «искусству». Сначала у него не получалось, и он страшно злился, а когда наконец вышло, он поблагодарил меня, даже за руку. Я опять была счастлива.

Федя между тем все поглядывал на часы и поторапливал нас.

Вдруг кто-то крикнул: «Смотрите, лагерь уже близко!» Действительно, впереди над лесом возвышалась зубчатая башня санатория. Идти оставалось всего километр-полтора. Мы решили при входе в лагерь спеть «Песню о Волге». Запевать поручили Зоре и Вилену; у них красиво получалось в два голоса. Все остальные хором подхватывали: «Красавица народная, как море, полноводная…» Все это звучало очень красиво.

В воздухе почувствовалась сырость, с реки поднимался легкий туман, начинали спускаться сумерки.

Мы попали в топкое грязное место, и пришлось перебираться через лужи по узкой дощечке. Шли очень осторожно друг за другом, дощечка покачивалась и хлюпала по грязи. Федя, который хотел обойти меня, на мгновение меня обхватил, я потеряла равновесие и попала одной ногой в грязную жижу Инстинктивно я ухватилась за Валю и чуть не стащила и ее. Выкарабкаться помог Коля. Но на ногах у меня были уже не белые тапочки, а словно черные сапожки. Особого внимания на меня никто не обратил, все спешили, потому что было уже десять минут десятого. Только Валя на меня обиделась: «Сама упала, так и меня тоже чуть не утопила…» — Живо постройтесь парами и идите стройно, — распорядился Федя. От волнения с него пот лился градом.

Было довольно трудно карабкаться к лагерю в полутьме по корням через кустарники и при этом сохранять «строй парами», но мы старались. И все равно все получилось не совсем так, как было задумано. Никто на линейке нас бы, конечно, не заметил в темноте, но мы сами не смогли удержаться и как-то все сразу, без всякой песни, но с криками выскочили из лесу. Саша хрипло и отрывисто загорнил, и на линейке поднялся страшный шум. Оказалось, что нас ждали, но не с той стороны. Мы подошли к своему отряду, и тут начались объятия и поцелуи. Все говорили, что без нас в лагере было очень скучно. Потом всех походников выстроили отдельно у флага; хозяйственникам тут же немного попало, потому что они на радостях побросали в лесу все мешки и чайники. Саша сдал рапорт, весь лагерь прогорланил: «Слава участникам военизированного похода!» После этого спустили флаг.

Мы разошлись по своим спальням, я переодела туфли, и мы с Валей побежали в душевую мыть ноги. В душевой нас встретил такой знакомый запах мокрого дерева и земляничного мыла. Даже на зубах у нас скрипела пыль, и мы еле смыли с себя всю грязь.

Нас позвали в столовую выпить горячего молока с печеньем, но мы так устали, что есть не хотелось. На крылечке нашего корпуса собрались все девочки нашего и седьмого отрядов. Все нашли, что мы очень похудели, что у Вали даже впали глаза: «Что вас, не кормили, что ли?»

Но мы были довольны походом и счастливы. «Дайте же им отдохнуть, наговоритесь завтра», — сказал проходивший мимо наш вожатый Саша.

Как сильно мы устали, мы почувствовали, только когда растянулись на мягкой чистой постели…

Рядом — моя белая тумбочка с салфеткой, которую вышила Аля, за ней окно, темные ветки деревьев. Звезды.

Люся и Аля сказали, что в мое отсутствие мне пришло два письма. Завтра… завтра… Валюша уже спит. Пахнет от пола и стен сухим деревом, пахнет чистым бельем, вот откуда-то принесло немного душистого табака. Как хорошо… Засыпаю…

Вскоре после этого мы разъехались по домам. Мы с Валей, расставаясь, плакали.

Из всех, с кем я была в лагере в тот август, мне позже довелось увидеть еще раз только Вилена. Это было в 1959 или 1960 году.

Мама моей приятельницы по институту много лет проработала заведующей одной из библиотек. Она прекрасно знала французский, ей было под семьдесят, и вот я с некоторого времени стала слышать от нее, что скоро она с нами и по-английски заговорит. «Я на старости лет записалась в кружок, — рассказывала она, — никогда не думала, что мне так понравится. Но это неудивительно — какой у нас учитель!» Ее старенькая приятельница тоже часто говорила: «Ах, девочки, если бы вы видели нашего учителя, нашего Вилена Ефимовича!»

И вот у Антонины Николаевны был назначен званый ужин — то ли было ее семидесятилетие, то ли она уходила на пенсию (может быть, и то и другое вместе). «Знаете, наш американец тоже хочет обязательно прийти, мы ведь с ним очень дружим. Вот и посмотрите на него». — «А он молодой?» — «Трудно сказать. У него две дочки… Такой интересный, такой умница». — «А почему американец?» — «Ну, это я просто так сказала. Он жил когда-то в Америке». Вилен… я в жизни встречала Владлена, Владилена, а Вилена — пожалуй, только одного. «А как его фамилия?» — «Фамилия тоже необыкновенная — Дивид!» «Антонина Николаевна, скажите, он злючка? Спорщик?» — спросила я еще для пущей уверенности. «Да что вы, — засмеялись обе старушки, — какой злой! Это наш добрый рыцарь! Его что не попроси — всегда поможет…»